Урсула Ле Гуин - Растерянный рай Страница 29

Не звезда – солнце. Звездный свет нам знаком: он далекий, ласковый, безопасный. Солнце – это звезда, подступившая к порогу. Как вот эта.

Меня зовут Звезда, повторяла про себя Синь. Звезда, а не Солнце.

В темное время суток она заставила себя выглянуть из платка, посмотреть на далекие, ласковые, безопасные звезды, подарившие ей имя. Звездочки ясные – бинь синь. Сияющие точечки. Много-много-много. Не одна. Но каждая… Мысли путались – настолько она устала. Громада небес и бессчетные звезды… Синь заползла обратно, внутрь. В платок, в мешковую спальню, Луису под бок. Тот спал бездвижным усталым сном. Синь машинально прислушивалась к его дыханию, тихому и ровному. Потом прижала к груди Алехо, стиснула в объятьях, вспоминая малыша Тирзы, который лежит в грязи. В комке грязи, внутри.

Вспомнила, как бежал сегодня по траве Алехо, под лучами солнца, визжа от радости. Синь тогда поторопилась загнать его в тень. Но ему очень нравилось солнце.

Луис говорил, что оставил свою астму на корабле, но мигрени продолжали его мучить. Здесь многие страдали от головной боли, от болей в пазухах. Возможно, причиной тому были частицы в воздухе – частицы грязи, пыльца растений, плоть и выделения планеты, ее дыхание. Долгими жаркими днями, отлеживаясь от боли в своем платке, Луис размышлял о тайнах планеты, представлял себе, как она дышит, а он пьет ее дыхание, точно любовник, точно это дыхание Синь – принимая его, упиваясь им. Перерождаясь в него.

Казалось, что здесь, на склоне холма, в виду реки, но поодаль от берегов, самое лучшее место для поселения – в безопасном отдалении, чтобы дети ненароком не упали в этот могучий, глубокий, бешено несущийся поток воды. Рамдас измерил расстояние – получилось 1,7 километра. Те, кому приходилось носить воду, обнаружили для расстояния другие меры: одна целая и семь десятых километра – это очень далеко для тех, кто носит ведра. А ведра приходилось носить. Здесь не было труб в почве или кранов в камнях. Если рядом нет ни труб, ни кранов, обнаруживаешь, что вода, оказывается, необходима – жизненно, безусловно необходима. Что за прелесть, что за чудо, что за благословение, благодать, недоступная ангелам! Открывается жажда: что за наслаждение – утолить ее! И вымыться – стать снова чистой, какой была прежде, не осыпанной песком и прахом, не липкой от пота, а чистой!

Синь возвращалась с полей вместе с отцом. Яо сутулился на ходу. Руки его почернели, потрескались, грязь въелась в кожу. А Синь вспоминала, как липла к рукам мягкая корабельная почва, когда он работал в гидропонных садах, как отчерчивала краешки ногтей и складки на костяшках – только покуда он работал, а потом стоило сполоснуть руки – и они снова чисты.

Что за чудо – иметь возможность смыть грязь и в любой миг утолить жажду! На Собрании все дружно проголосовали за то, чтобы перенести платки ближе к реке, подальше от склада. Вода оказалась важнее вещей. А детям придется учиться осторожности.

Здесь всем приходится учиться осторожности, всегда и везде.

Фильтровать воду, кипятить воду – что за морока! Но врачи упрямо тыкали лентяев носом в свои чашки Петри. Местные бактерии процветали на средах, содержащих человеческие выделения. Значит, заражение возможно.

Рыть выгребные ямы, рыть компостные ямы – что за труд, что за морока! Но врачи тыкали лентяев в свои справочники. Хотя очень трудно было понять руководство по санитарным мероприятиям (отпечатано по-английски в Нью-Дели двести лет назад), значения многих слов приходилось выяснять по контексту: дренаж, гравий, сток, глина.

Что за морока – вечно осторожничать, опасаться, мучиться, следовать правилам! Никогда! Всегда! Помни! Нет! Не забывай! А то!

А то – что?

Все равно умрешь. Этот мир ненавидит тебя. Он ненавидит любое инородное тело.

Уже трое младенцев, и подросток, и двое взрослых. Все лежат под землей, в том тихом месте, рядом с первым, с малышом Тирзы, их проводником в подземный мир. Вовнутрь.

Пищи хватало. Когда глянешь на склад, на сектор пищевых продуктов, на могучие пирамиды и стены контейнеров – кажется, что тысяче человек здесь хватит пропитания на всю вечность, мнится, что ангелы с неописуемой щедростью поделились своими припасами. А потом глянешь, как тянется земля, все дальше и дальше, за склад, за новые ангары, а над ними – небо крышится еще дальше; потом вернешься взглядом – ящички-то такие крохотные.

Слушаешь, как на собраниях Лю Яо твердит: «Мы должны и дальше проверять местную флору на съедобность», а Чоудри Арвинд повторяет: «Мы должны разбить сады сейчас, пока время орби… года подходящее… время сева».

И начинаешь понимать – еды не хватит. Еды может не хватать. Еды может (соя не расцветет, рис не взойдет, генетический опыт провалится) не хватить. На какое-то время. Здесь времена меняются.

Здесь каждому овощу – свое время.

Врач 5-Нова Луис сидит на корточках у тела 5-Чань Берто, почвотехника, умершего от заражения крови после того, как натер ногу. «Он запустил болезнь!» – кричит доктор на соплаточников Берто. «Вы запустили! Вы же видели – рана инфицирована! Как вы могли это допустить? Думаете, мы в стерильной среде? Или вы все мимо ушей пропустили? Не понимаете, что ли, – здесь почва опасна! Или думаете, я чудотворец?» Потом он рыдает, а соплаточники Берто стоят над мертвым телом товарища и плачущим доктором, оцепенев от ужаса, и стыда, и скорби.

Твари. Всюду твари. Мир точно из них сделан. Только камни здесь мертвы. А все остальное кишит жизнью.

Растения – покрывают почву, заполняют воды, – растения в невиданном числе и разнообразии (4-Лю Яо, работавший в импровизированной ботанической лаборатории, выводило из вызванного утомлением ступора только восторженное недоумение, ощущение неизмеримого богатства, рвущийся из груди крик: «Смотрите! Посмотрите только! Какое чудо!») – и животные, в невиданном числе и разнообразии животные (4-Штейнман Джаэль, одной из первых записавшейся в аутсайдеры, пришлось вернуться на борт навсегда – ее довело до истерических припадков и судорог постоянное касание, неизбежный вид бессчетных мелких ползучих и летучих тварюшек, на земле и в воздухе, и неподконтрольный разуму ужас при их виде и касании).

Поначалу поселенцы, вспоминая забытые слова из земных книг и голофильмов, называли здешних существ коровами, собаками, львами. Те, кто читал справочники, настаивали, что все животные на Синдичу куда меньше, чем настоящие коровы, собаки, львы, и куда больше похожи на насекомых, паукообразных и червей Дичу. «Здесь позвоночника не изобрели, – объясняла юная Гарсия Анита, которую твари просто завораживали – она штудировала архивы по земной биологии всякий раз, как позволяла ее работа электротехника. – По крайней мере, в этих краях. Зато панцири у них просто замечательные».