Алекс Готт - Белый Дозор Страница 29

Пьянчужка с непониманием уставился на Всеведу, но вдруг заулыбался, потянулся к ней, глаза его увлажнились:

— Катенька, девочка моя, ведь это ты, родненькая! Да куда же ты тогда убежала-то? Я ведь через тебя, вишь? — совсем спился.

— Да какая я тебе Катенька? — рассмеялась Всеведа. — Иди уж, глаза залей получше. Хотел увидеть самое-пресамое свое воспоминание и увидел. Так всегда бывает. Перед смертью, — тихо добавила она, но тот уже топал в магазин, не расслышал ее. В тот же вечер морячок сильно напился, ввалился к себе в избу, лег в холостяцкую постель, всё приговаривая «Катенька, Катенька, что ж ты меня тогда бросила-то, ягодка моя? Вон ты какая осталась, краше прежнего, а я-то, я-то?.. Эх-х!» Заснул он с зажженной папиросой в зубах, а ночью сгорел вместе с избой, всего одна труба и осталась, да и та от печки.

В то время Дозор из девяти путешественников, превратившихся в команду корабля, отошел от причала на «Отважном», имея на борту запас солярки и консервов. Впереди был долгий путь. Пройдя пятьсот верст, им предстояло войти в Лену и по ней проплыть еще две с лишним тысячи верст. Марина-Нежива, закутанная по самые брови в шерстяной платок, одетая в ватник и унты, сидела на носу буксира. Велеслав держал штурвал. Шли кое-как, делая в день, ежели по хорошему течению, то сотню верст, а то и еле тащились, выжимая из старенького двигателя буксира последние вздохи. Впереди были долгие месяцы пути. Нежива не спала, а всё сидела и смотрела вперед. После разговора с Велеславом в тамбуре спать ей больше не хотелось. Однажды ночью, когда на палубе было тихо, к ней подошла Всеведа, в руках она держала гитару. Девушки особенно не общались, сказывалась извечная женская неприязнь, из которой иногда получается подружество. Так и случилось.

— Хочешь спою? — просто предложила певунья. — Не спится что-то, вот песню новую придумала. Душевную. У меня других, если честно, не бывает.

— Я и просить не смела, — призналась Марина. — Спой, конечно! Твои песни, что золото, их никогда не бывает много, и они никогда не надоедают.

— Да ладно уж, — притворно отмахнулась певунья, которой, конечно же, мнение Марины было очень приятно. Присела рядышком, на корму, перекинула через шею гитарную перевязь, подкрутила колки, проверила струнный строй, и поплыла над сонной рекой задумчивая, печальная песня:

Вы знаете, мой друг,Бывает, как сегодня:До странности легкоСтрока целует лист,Трепещет в клетке рук,Как птичка, ветер поздний,И мысли далеко,А разум — странно чист.

«И впрямь так, — подумала Марина, глядя на однообразье поросших лесом берегов. — В этой невероятной глуши, погружаясь в нее всё дальше, мозг отказывается перегружать сам себя любыми мыслями, не связанными с тем, что окружает, с тем, что здесь и сейчас. Неужели это навсегда: и эта река, и звезды эти, прежде невиданные? Они, будто глаза ангелов: смотрят на меня в упор, словно ожидают чего-то. Но что я могу? Меня самой почти уже нет, я жива лишь невероятным стечением обстоятельств и демонической волей существа, всё величие которого не дано постичь ни одному из смертных, будь он хоть Ньютоном или Эйнштейном. С моим расслабленным мозгом, который просто отказывается работать даже и в четверть силы, невозможно ответить на вопрос: „Какова моя роль в том, что происходит?“ Остается тебе, Нежива, хоть изредка быть собой и смотреть на воду, столь же незамутненную, как твое сознание теперь…»

Я вам пишу письмо —Зачем мне повод лишний?Перо бежит самоИзвивами строки,А дома по веснеЦветет шальная вишня,Роняя, будто слезы, лепестки.

Цветущих вишен обманный райВоспоминаньям сказать «Прощай»Я не сумел — скомкал словаСердца усталый бег.Их возвращенья не запретить —Память, как пряха, выводит нить:Лица, слова… Дрогнут едваОкна закрытых век.

«Пожалуй, я могу представить себя за столом… Вот я пишу письмо Алёшеньке, старательно высунув язык, как маленькая школьница. У меня выходит только первая строчка с приветствием, а дальше мне становится ясно, что он не поймет того языка, на котором я хочу ему написать. По этому языку нет пособий и учебников, ему никто не учит. Я и сама не могу на нем говорить, я не знаю слов. Они звучат в моем сердце, но не преобразуются в речь. И алфавита тоже нет. И вот вокруг меня весь пол усеян скомканными листами… — Марина усмехнулась, — муки собственного творчества. Как в давно ушедшем времени, когда я писала, вернее, пробовала писать свои первые, неуклюжие стихи. Как хорошо, что они же стали и последними. Мне никогда не написать так, как Всеведа…»

Поймете ли меня,Решите ль удивиться —Мне, право, всё равно —Я нынче — свой двойник…Но вы, тоску кляня,Способны хоть напиться,А я уже давноОт этого отвык!

Что холод, что жара —От вас вестей не слышно;Шпионы нагло врут,Не зная ничего,А в комнатах с утраДо ночи пахнет вишней —Надолго ли — спросить бы у кого…

Цветущих вишен густая тень —Неразличимы и ночь, и день;Я не сказал всё, что хотел —Кончен запас чернил.Следом за вами лететь вперед…Время жестоко, но хоть не врет:Короток век мелочных делИ человечьих сил.

«О как точно, как верно! Крошечная жизнь, наполненная мелочной суетой, когда тебе некогда даже поднять глаза в звездное небо, не говоря уже о том, чтобы поговорить с собою о себе самой. Задуматься о своем пути в этом мире, а не выполнять каждодневное расписание, словно ты не живой человек, а бездушный автомат, который включили лет на 70–80, а потом списали в утиль, ввиду отказа блока управления. Могу ли я вспомнить хоть одно свое „не мелочное“ дело? Свой большой, настоящий поступок? Пожалуй, только свой уход от Лёши — вот то, что подняло меня над толпой слабаков и нытиков, цепляющихся за любую возможность продолжить свою жизнь, пусть и наполненную подлинным гниением не только тела, но и души. Ибо рак жрет душу так же, как жрет тело: знаю, о чем говорю. Если ты болен смертельной болезнью, то лучше уйти из жизни по собственной воле, и уйти здоровым и полным сил. Пусть тебя запомнят таким», — сжав губы, подумала Марина.

Вы знаете, мой друг,Я извожу чернила,Чтоб просто в цель попасть,Как свойственно друзьям.Похоже, всех вокругИзрядно утомилаИ ваша страсть,И холодность моя.

Огонь свечи дрожитИ саламандрой пляшет,А помыслы моиЗаключены в слова:Не дай вам Бог дожить,Когда победы вашиУсталостью на плечи лягут вам.

«Победы… Над чем? Над кем? Над собой? Пожалуй… Ах, с каким наслаждением я положила бы эту свою победу к ногам Алексея… и…» — у нее перехватило дыхание от подступивших к горлу рыданий.