В. Бирюк - Догонялки Страница 29

Каждая из сих трёх частей имеет свои тонкости, однако же по первости более всего недоумения моё было от второй части. Ибо не мог я уразуметь — как исделать тайное свидетельство. Чтоб и тайное было, и чтоб страдалец отвертеться не мог.

Помятуя о словах убитого мною юноши из Сновянки о безволосости Марьяны Акимовны в разных местах, уяснил я себе, что сиё для здешних жительниц почитается весьма стыдным. Будучи при этом тайным, сокрытым под одеждою. Сим свойством я пользовался не единожды. Для туземцев же дело сиё было новое, неслыханное. Ни в сказках, ни в былинах, ни в Святом Писании о таком не сказано. От чего приходили они в полную растерянность и мне послушание. При всеобщей здешней уверенности в чародействе моём, да в волшбе во всяких волосах человеческих заключённых, вскорости добавились и об брижке моей сказки разные. Отчего страхи их приумножились.

Заскочивший в этот момент в сарай Христодул, поймал большую часть моего монолога. Рот у него открылся, а принесённая страдалице для поправления здоровья кружка пива — наклонилась. Звук бесполезно падающей на землю струйки целительного продукта привлёк внимания женщины. Она откашлялась пересохшим горлом и потребовала:

— Ты… Эта… Давай сюда…

Христодул взорвался: выплеснул женщине в лицо остатки пива из кружки, швырнул в неё саму посудину и кинулся на мать с кулаками и потоком бессвязных ругательств. Некоторое время я задумчиво разглядывал этот процесс «молотьбы» в форме подростковой истерики. Потом сообразил, что описание:

«У ней следы побоев на лицеИ губы алые как маки»

когда оно применяется не к «девушке из Нагасаки», а к попадье из Невестинского прихода, вызовет у пейзан дополнительный интерес, который мне не нужен. Пришлось хватать Христодула за шиворот и выкидывать в сторону.

— Как ты только что о сестре своей мне говорил? «Это наше дело, семейное»? Мы уйдём — займёшься тогда своей… домашней педагогикой. А пока помоги барахло вытащить.

Замороченный, взбешённый, скрипящий зубами Христодул был припряжён к процессу спешной погрузки.

Я бы, конечно, всё, что есть, из дома покойного отца Геннадия вынес: «жаба» — неотъемлемая часть моего виденья мира. Особенно здесь, где купить по интернету — не получится в принципе. Но лодочка у нас маленькая. Знал бы «прикуп» — «кошёлку» взял. А так… Прикупить-то прикупил, а сложить всё — некуда. Как бы с перегрузом не навернуться.

Селяне, наблюдая за процессом «убытия труповозки взад», проявляли естественный интерес. Который я радостно удовлетворял:

— Купил я. Вдове-то теперь всякое божественное — без надобности, ей-то обедню не служить. И грамотка есть. Вот она. И послухи прописаны. И заплачено всё. А как же — сразу за всё заплатил. Серебром, конечно, ногатами.

Туземцы ахали и пытались уточнить сумму. Я многозначительно вздыхал, закатывал глаза, рассуждал о всеобщей дороговизне и «овёс нынче не укупишь». Но вот конкретная цена… — «тайна сделки».

Христодул, всё-таки, достойный сын своего отца: улучив момент, когда мы остались у лодки вдвоём, а я нагнулся, устраивая коробку с иконой, он кинулся на меня с ножом. Очень похоже на папашку. Увы, детка, и ты — не десятипудовый отец Геннадий, и у меня с прошлой ночи мозгов приросло. Через мгновение мелковатый Геннадиевич лежал ничком, страстно прижимаясь лицом к земле и пытаясь «встать на рога», пока я выкручивал, из его завёрнутой к затылку руки, ножик.

Как, всё-таки, интересно организован круговорот мордобоя в природе! Ещё третьего дня его батюшка вот так же сидел на моей спине и рвал моё тело, добиваясь покорности. А сегодня он «одет в деревянный макинтош, и в его доме будет играть музыка, но он её не услышит». А я, тем временем, рву аналогичные плечевые связки его сыну. «И что было, то и будет. И нет ничего нового под луной». Добавлю: и под солнцем — тоже.

Впрочем, тут мы с царём Соломоном малость «соврамши». Есть «под луной» новое — люди другие. Вполне по третьему закону незабвенного Исаака, сами знаете какого. «Сила действия равна силе противодействия». Но силы эти прикладываются к разным телам. И добавлю: к разным людям. Я же не эта сволочь, которая «сосуд с благодатью».

— Ты, Христово Дуло, чего, взбесился? Чего с ножом-то кидаешься?

— Ненавижу! Убью! Ты, гадина, моего отца убил, мою мать курвой сделал, сестру в неволю взял. Да ещё и дом мой разорил. Всё отнял!

— Да хоть заненавидься. Хоть весь злобой изойди. Нету у тебя силы одолеть «Зверя Лютого», нету такого способа. Ещё сдуру прыгнешь — останешься и без руки, и без головы. Твой батя, дерьма мешок, моей силы не разглядел, своей — не рассчитал. Завтра его черви грызть начнут. Теперь и ты — на те же грабли лезешь. «Яблоко от яблони не далеко падает». Хочешь «рядом упасть»? Чтобы возле батюшки в ямку положили? Нет? Тогда вот такую мудрость нашу народную вспомни: «Жена нужна — здоровая, сестра нужна — богатая». Сестрица твоя, Трифена, мне нынче никто — от безделья на уд насадка. Роба голая да черномазая. Но если она твои дурацкие поучения забудет, ежели в постели моей расстарается… Глядишь, через неё, через эту… «дырку с ножками» и тебе сухарик вывалится. Может так повернуться, что он тебе слаще царства божьего будет. Думай, Христово Дуло, мозгами шевели. Или — сдохни.

Тут и мои подошли. Я отпустил парня. Он, придерживая левой рукой — больную правую, хмуро смотрел со стороны, как мы загрузили последние узлы, столкнули лодку в реку. Как, взвизгнув от холодной воды, высоко подняв подол, забралась в лодку Трифена. Мужики мои разобрали вёсла, ухнули, принимая речную гладь в лопасти. Ещё раз, ещё… Лодка пошла к середине реки, выравниваясь по курсу, по ритму гребли. Трифена, прижимая к себе ящик с иконой одной рукой, другой как-то стыдливо, как-то неуверенно, будто тайком, помахала брату. Тот, глядя исподлобья, даже не шевельнулся. Других провожальщиков на берегу не было. Ходу, ребятки, ходу. Против течения быстро не бывает. Раз-и, два-и, навались…

«Перво-Лукинишна», «Радость Богородицы», «Царица Небесная в счастии»… По-разному эту икону называют. Но более всего — «Исполнение желаний».

Через четыре года был приведён я в узах крепких в княжеский шатёр на Волжской круче и брошен на колени перед князем Андреем Юрьевичем, что прозывают на Руси — «Боголюбским». Надлежало ему, старшему среди князей русских в том походе, измыслить мне казнь злую, небывалую, ибо и преступление моё было из на Руси редчайших, невиданных.

В предожидании смертного часа своего, лютого и неизбежного, говорил я посвободнее, нежели обычно. О вещах, о которых допрежь никому на Святой Руси не сказывал. Долго беседовали мы с князь Андреем в ту летнюю ночь. Спрашивал меня князь Андрей и об этой святой иконе, ибо уже знал о ней. И по сю пору не ведаю, какие из слов моих в душе княжеской отозвались, но вот же: и я живой, и стоит град мой Всеволжск, а в нём — храм Покрова, а в нём — «Исполнение желаний».