Юлия Федотова - Враг невидим Страница 29

— Ах! — фея умилённо всплеснула ладошками. — Ах, как красиво сказано! Ты ещё умнее, чем я думала. Ладно, открою тебе секрет. Не было там никаких драконов. Это я лично вчера влетела в его комнату и стала стремительно кружиться вокруг лампы… Только не спрашивай, зачем. Просто иногда у меня случаются странные фантазии… Да, ловила моль! Мог бы сделать вид, что не догадываешься… С ума сошёл? Я лучше умру, чем съем такую гадость! У моли на крыльях есть золотистая пудра, она мне была нужна… Всё-то тебе расскажи! Для красоты, вот зачем. Я не думала, что ваш поэт сможет меня увидеть, но у него в родне были сиды, если судить по золотым волосам. Ах, какие у него волосы — мечта! Никакой моли не нужно… о чём бишь я? Ты меня постоянно сбиваешь своими мыслями. Думай потише, что ли… Так вот, он меня заметил, сначала испугался страшно, даже мухобойку схватил. Но потом разобрался, что к чему, и взялся за перо. Если честно, я ждала, что стихотворение будет посвящено феям. Увы. Должно быть, драконы кажутся ему романтичнее, подозреваю, что он путает их с мотыльками. Ты ему при случае растолкуй, в чём разница. Как это? «Сокрушительная огневая мощь, подавление обороны противника»?

— Именно, — кивнул Веттели.

Огонь, огонь, всюду огонь. Горит всё, что может гореть: повозки, шатры, навесы, сараи и склады. Горят мёртвые тела — нестерпимый запах жареного мяса висит над фортом. Живот сводят голодные судороги, но к горлу подкатывает тошнота — это не могут поладить разум с желудком. В равелине грохочет — там рвутся ящики с патронами. Живые бегут к цитадели — но не все успевают добежать. А на стене бастиона сидит ОН. Огромный, как гора, чёрный, как самое злое проклятие. Боевой дракон Её Величества. Самостоятельная боевая единица, используемая для подавления сопротивления противника при осаде крепостных укреплений. Из распахнутой пасти на сотню ярдов бьют струи пламени. Мощные когти, цепляясь, крошат каменную кладку стен, под ударами хвоста рушатся фланкирующие башенки. А с севера приближаются ещё трое, чёрные на фоне багрового неба, стремительные и беспощадные…

Так пала после двухлетней осады неприступная крепость Кафьот.

— Ай! — так упала на классный журнал фея Гвиневра. — С ума сошёл — думать такие страсти про посторонних?! Погубить меня решил? У меня, между прочим, тонкая и чувствительная натура, она не может выносить ваших человеческих жестокостей. Так и рассудка недолго лишиться!

— Прости пожалуйста, я не нарочно! Это твой стих навеял старые воспоминания.

— Ох, вот уж не знала, что ты так болезненно реагируешь на высокую поэзию! Тьфу! Сбил меня, теперь не могу вспомнить, зачем к тебе пришла! Ладно, на днях ещё загляну, или сам приходи к сове. Но только без мучительных и жутких воспоминаний — не люблю!

С этими словами она исчезла, оставив на странице классного журнала отпечатки маленьких, босых, мокрых и не очень чистых ног. И правда, зачем приходила? Загадка!

Ближе к вечеру Веттели неожиданно для себя вдруг понял, что язвительное замечание феи: «Ты вчера не сложил стих, а он — сложил» — его здорово задело. Чем он хуже Огастеса Гаффина, в конце концов? Ну, разве что волосами. Кудрей у него нет, что правда, то правда. А способности к стихосложению до войны были. И может быть, ещё не совсем утратились, надо попробовать.

В итоге, вместо того, чтобы проверить, наконец, письменные работы пятого курса, ещё со вторника немым укором валяющиеся на столе, он взялся сочинять стих и потратил на него весь вечер. Правда, большая часть времени ушла на то, чтобы подобрать сюжет понелепее — очень уж хотелось переплюнуть Огастеса с его драконами. Зато потом дело пошло легко, и вскоре после ужина он уже переписывал своё творение начисто, а на следующий день, сразу после уроков отправился к сове.

Он шёл по узкой парковой тропинке, по нетронутому снегу, вопреки общим ожиданиям, так и не растаявшему «назавтра». Тонкие ветви деревьев под его тяжестью низко прогнулись, и когда Веттели задевал их головой или плечом, ему за шиворот сыпались холодные хлопья. Это было прекрасно!

Феи на месте не оказалось, и снежная шапка на голове совы лежала нетронутой. Веттели собрал её, слепил рыхлый снежок, зачем-то съел и уже собрался уходить, но тут откуда-то сверху появилась «Гвиневра», раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Объявила радостно:

— А вот и я! С чем пришёл? — пятничное угощение у них уже вошло в традицию, причём Гвиневра требовала разнообразия.

— Сегодня гренок с анчоусом, — объявил Веттели. — И ещё я сочинил стих.

— Правда? Сам?! — восторженно взвизгнула фея. — Ах, как это мило! Читай скорее, иначе я умру от любопытства, и некому будет съесть твоего анчоуса!

— Лучше сама читай, я подержу, — Веттели развернул перед ней лист. Читать вслух он постеснялся, ему всегда казалось, что в авторском исполнении стихи звучат слишком претенциозно. Особенно те из них, что явно не дотягивают до уровня гениальности.

Фея бросила на лист недовольный взгляд, поморщилась:

— Знаешь что? Другой раз пиши огамом. Эти ваши новомодные латинские закорючки меня угнетают. Они лишают любую рукопись, даже самую лучшую, скрытого магического подтекста, низводят её до уровня упражнения для школяров… Так, чуть правее разверни… теперь чуть ниже… Ага! Вот так, — и она принялась декламировать, чуть запинаясь, видно латиница давалась ей не без труда.

— Как в пещере дикой, неуютной, грязной,При зелёной лампе, среди голых скалСтарый тролль пел песню о любви несчастной,А комар из щели тихо подпевал…

О скалистый берег волны разбивались,Уходили люди в дальние края.И на целый остров мы втроём остались,Лишь втроём остались — тролль, комар и я.

Океан бросает нам в пещеру волны,Завывает ветер, так что стынет кровь.На троих мы делим ночь, тоску и холод,Свет зелёной лампы, песню про любовь.

А на горизонте, на заре вечерней,В той чужой прекрасной, розовой дали,Уносимы в вечность ветром и теченьем,Поднимают парус чьи-то корабли…

Поднимают парус, уплывают в вечность,Не остановить их нам и не догнать…Значит, завтра снова будет тролль петь песню,А комар из щели тихо подпевать…

Великолепно! Грандиозно! — восторгу Гвиневры не было предела, чтобы хоть как-то выразить его, она, раскинув руки, навзничь рухнула в снег с высоты совиной головы и принялась энергично дрыгать ногами в воздухе. — В жизни не слышала ничего более трогательного и романтического! Отдалённо напоминает дротткветты эльфийских скальдов. Знаешь, ведь когда-то эльфы были великим народом. А превратились… Ладно, не будем о грустном, всё имеет своё начало и свой конец, такова наша жизнь. Твой стих восхитителен, и лишь одно меня печалит. В нём опять нет фей.