Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга суда Страница 3

— Неужто все-таки ранили? Хотя чего там, конечно… пятеро против одного, был бы удивлен, да… кольчугу снять нужно. Руку поднять можешь?

Вальрик поднимает, левое плечо плохо слушается, а металлические кольца слева приобрели неприятный бурый оттенок. Когда же его задели? И кто?

Впрочем, какая разница, они все мертвы, а Вальрик жив. И даже не больно.

— Н-да… — врач недовольно хмурится. Вальрик хочет наклониться, чтобы посмотреть на рану, но едва не падает. Окружающий мир становится тягучим и каким-то неустойчивым… стол тоже неустойчивый, скользкий и некрасивый из серого потускневшего от времени и частого пользования металла.

— Бой… через два дня… два дня… — квохчущий голос Суфы окончательно разрушает реальность, и Вальрик проваливается в серое, вязкое, словно выросшее из стола, на котором он сидит, беспамятство.

Сознание вернулось резко, будто в темной комнате свет включили. Кстати, комната была не то, чтобы темной, скорее сумрачной, наполненной тенями. В длинных черных полосах чудилось нечто настолько враждебное, что Вальрик сел. Вернее, попытался сесть, но тело не подчинилось. Оно было каким-то чужим, тяжелым и медлительным. Наверное, рана оказалась достаточно серьезной, а он и не почувствовал. Ошибся. И ведь Карл предупреждал, что такое может случиться. Еще немного и все бы закончилось глупой смертью на арене.

А может жаль, что не закончилось, это было бы справедливо. Смерть за смерть. Скольких он убил? Пятьдесят восемь плюс пять… черт, в голове туман, шестьдесят два… нет, шестьдесят три. Много. А ради чего? К цели-то ни на шаг не продвинулся.

Сесть получилось с попытки пятой, в голове моментально зашумело, и здравый смысл подсказывал, что следует немедленно лечь назад и дождаться врача. Но Вальрика раздражало это подавляющее ощущение собственной беспомощности.

Теперь встать. Ноги подгибались, плотная повязка прижимала левую руку к груди, но занемела отчего-то правая. На ногах Вальрик продержался секунды две, а потом позорно рухнул на пол.

— Черт!

Ругаться глупо, а лежать, уткнувшись носом в ровные квадратики коричневой плитки, еще более глупо. И унизительно.

— Сэньоре… — Чьи-то холодные руки обняли шею, и Вальрик попытался избавиться от этих рук, но сил не хватило. Господи, до чего же он беспомощный, да его ребенок убить способен.

— Сеньоре, вставать… врач… доктор… — речь девушки походила на птичий щебет, в котором изредка проскальзывали знакомые слова, но странное дело Вальрика успокоил сам звук ее голоса. И глаза, черные-черные, почти как у да-ори, только человеческие. И ресницы черные, а волосы наоборот, светлые.

Красивая.

Нехорошо лежать бревном, когда на тебя смотрит такая красивая девушка. И Вальрик, стиснув зубы, сел. Сидя было удобнее ее рассматривать. Смуглокожая, тонкокостная и очень живая.

— Сеньоре? — спросила незнакомка. — Доктор?

— Не надо доктора. — Вальрик улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, робко так, недоверчиво. Зубы ровные, белые, а между передними узкая темная щель, но это не недостаток. В незнакомке вообще не было недостатков.

— Как тебя зовут? Я — Вальрик… — запоздало подумал, что зря назвал настоящее имя, но то, под которым он жил в последнее время как-то вдруг вылетело из головы.

— Сеньоре…

— Вальрик. Меня зовут Вальрик.

Она, тряхнув неправдоподобно светлыми — цвета расплавленного серебра — волосами, повторила:

— Валрико. Сеньоре Валрико. Джулла.

— Тебя зовут Джулла?

Девушка закивала и быстро, запинаясь и захлебываясь, защебетала на своем родном языке, то и дело показывая куда-то за спину, но оборачиваться Вальрику не хотелось. Потом Джулла вздохнула и замолчала. Она и молчащая красива.

Пухлые губы, ямочка на подбородке, тонкий нос, чуть длинноват, но ее совершенно не портит. Густая белая челка и внимательный взгляд, в котором Вальрику чудится беспокойство. Надо же… за него так давно никто не беспокоился.

— Улла, дрянная девчонка, немедленно встань! — Резкий голос как удар хлыста, Джулла вскакивает и замирает, теперь Вальрик не видит ее лица, но отчетливо чувствует страх.

— Тебе что было велено?

За спиной шаги, Вальрик решил, что когда человек с голосом, напугавшим Джуллу, подойдет достаточно близко, Вальрик его убьет. И на сей раз безо всяких там угрызений совести. В конце концов, убивал же он ради какой-то абстрактной цели, так почему бы не убить ради конкретной женщины?

Чужие сильные руки поднимают с пола, а голос, уже не сердитый, а вполне дружелюбный, укоряет:

— Ну что же ты, камрад, спешишь? С такой потерей крови лежать нужно и Богов благодарить за то, что вообще дышать способен. Там, откуда ты родом, верят в Богов?

Вальрик кивает.

— Значит, скажи им спасибо. Нет, ну я удивляюсь твоей выносливости! Вести бой с такой раной, уложить пятерых а потом на своих ногах дойти до врача и только там потерять сознание… ты, камрад, уникум. Улла, быстро принеси воды, и все для перевязки. Что ж вам, камрад, не лежалось-то? Вон, рану разбередили, а ведь только-только кровь остановилась и вот снова. Беспокойные вы существа, варвары.

— Я не варвар.

— Да ну? — притворно удивился черноволосый человек, — неужто имперец? С таким-то акцентом… иммигрант, вероятнее всего с севера, Святая Русь?

— Да.

— Вот и я так решил, чтобы коренной имперец гладиатором стал… Улла, дрянь мелкая, ты где?

— Не стоит говорить о ней… так.

— У-у… а вы, камрад, как я гляжу рыцарь… да ладно, успокойтесь, Уллу я не обижаю, что ругаюсь иногда, так характер такой. Больно?

— Что? А, нет, не больно.

— Совсем?

Вальрик хотел пожать плечами, но тугая повязка сковала движения.

— Ну, если дергаешься, значит, не больно. Нет, я конечно слышал, будто Зверь вообще не чувствует боли, но признаться, полагал, что это все сказки. А выходит, что и вправду… когда сниму повязку, постарайся не двигаться, для твоего же блага. Улла, девочка, помогай. И еще, камрад, будь так любезен, если вдруг захочется потерять сознание, то подайте знак, чтобы поймать успели.

— Не потеряю.

— Завидная уверенность. Улла, ножницы… и на полу тряпку постели, крови будет много. А ты, камрад, пока помолчи, потом, позже скажешь все, что обо мне думаешь… Улла, пошевеливайся, что ты как осенняя муха, еле ползаешь.

Наверное, черноволосый был хорошим врачом, потому что руки его двигались быстро и уверенно, но если бы он еще помолчал…

— Понравилась? Улла многим нравится, только, камрад, попросил бы вас держать себя в руках… Улла, затяни здесь, чуть туже. Руки у нее хорошие, ласковые. Что глазами стреляешь? Подай вон лучше ту колбу с желтой жидкостью. С желтой, Улла, ты вообще понимаешь нормальный язык?

Голос убаюкивал, и сознание, завороженное мягким тоном, покорно провалилось в сон… а может просто провалилось, Вальрик только и успел, что запомнить имя.

Улла… Джулла… ее зовут Джулла.

Коннован

Я вышла в белое марево метели. Ледяной ветер во мгновение ока слизал последние крохи тепла, колючий снег расцарапал кожу и плотной звенящей от ярости пеленой окутал мир. И я оказалась внутри разъяренного пчелиного роя.

Идти. Тора сказала, что нужно двигаться вперед. Иду. Пробиваюсь сквозь рой и ветер, проваливаюсь в сугробы, встаю и иду дальше. Скользко. Холодно.

Тора предупреждала, что здесь, снаружи, я получу все то, чего избегала внутри Пятна, но она не уточнила, что значит «все».

Боль. Закипает обожженная холодом кожа… Жажда. Накатывает волнами, заставляя стонать от бессилия, и я постепенно проваливаюсь в привычное белое поле, замершее в ожидании рассвета. Здесь и сейчас оно реально, как никогда. Поле, метель, набухшее серостью небо и ветер. Холодно… холод и жажда — мои враги. Нужно найти укрытие. Нужно идти вперед.

— Раз, два, три, четыре, пять… — снежные пчелы забивают рот, и я захлебываюсь кашлем.

— Вы-шел зай-чик по-гу-лять…

Ветер разрывает слова на отдельные слоги, ветру не нравится звук моего голоса, ветер хочет меня убить, а я хочу жить. Считалочка — от слова считать. Я считаю шаги. Один слог — один шаг. Считалочка закончится, и я не смогу идти дальше.

— Вдруг о-хот-ник вы-бе-га-ет… — спотыкаюсь и падаю. В сугробе снег мягкий, легкий, похож на белую перину, если закрыть глаза и не шевелиться, то… я почти дома, и не ветер ревет, а мама поет колыбельную, я помню ее голос, и помню, что лежать нельзя.

Встаю. Оскорбленная метель колючей лапой раздирает лицо. И жажда наваливается с новой силой.

— Пря-мо… в… зай-чи-ка… стре-ля-ет…

Ну вот и конец. Еще два шага и… или три… четыре… пять…

Вышел зайчик погулять… смешно.

Пещера. Темные своды, на камнях скользкая пленка инея, а внутри мелкая, смешанная с землей, снежная крошка. Как я сюда попала? Не помню. Ничего не помню, в голове — белая круговерть и дурацкая считалочка, навязчиво крутится, подталкивает к действию…