Наследник Седьмой Марки (СИ) - Останин Виталий Сергеевич Страница 3

Потом Ян встал, собрал оружие отца, обшарил его карманы и быстрым шагом пошел к Пелене. Не оглянувшись больше ни разу.

Прибыток был хорошим. Если бы не гибель родных, можно было бы сказать, что вылазка в Геенну удалась. Шесть черных сердец Стервятников, три языка, три гребня с петушиных их голов. Удалось вырезать и одну косу — самый дорогой компонент в наборе. Жалко, тяжелый — больше одного Ян утащить не смог.

Останься дядька Михаэль и тетушка Йелена в живых, им бы вырученного хватило на год безбедной жизни. Или на первый взнос за домик во Львове, который они присмотрели для семейного гнездышка.

Однако все они погибли. И нежданное богатство досталось парню, который лишь год назад был вписан в книгу рода Эссенов как взрослый мужчина. Добычу, правда, требовалось еще реализовать, но Ян был знаком с покупателем и уверен, что тот даст настоящую цену.

Всю дорогу до дома юный охотник держался за эти мысли: выйти к людям, заявиться в лавку Толстяка Отто, продать ему добычу, пока та не испортилась, и получить серебро. Это помогало не думать о произошедшем. И, соответственно, не рыдать взахлеб от понимания, что он остался сиротой.

А ведь еще предстояло как-то рассказать Софии, что отца больше нет. И что дядька с теткой остались в Геенне. Как это сделать, вчерашний мальчишка решительно не понимал, потому и крутил в голове предстоящую сделку.

— А где отец, Ян? — первым делом спросил у него Толстяк Отто.

Это и был тот самый скупщик, живший на окраине городка, к которому парень принес свою добычу. Вывалил на стол свежие еще сердца Стервятников, их гребни, языки, гвоздь торгов — левую конечность-косу. И неожиданно столкнулся со страшной реальностью, от которой последний час так успешно бежал.

— Он…

Ян почувствовал, как на глазах набухли слезы, а в горле встал колючий ком, который не давал произнести ни слова. Он понимал, что стоит продолжить пытаться вытолкнуть изо рта ответ, как тело предаст. Слезы сорвутся с глаз, ком разорвет грудь рыданиями, и от внешней холодности, которой так славились Эссены, не останется и следа.

Тогда он закрыл глаза, позволив двум каплям прочертить дорожки по грязному лицу. Сделал глубокий вдох, затем выдох и лишь после этого быстро вымолвил:

— Он погиб. Все погибли. Вы купите товар?

Ему удалось не расплескать эмоции. Остаться спокойным и сдержанным. Даже холодным, пожалуй. Наверное, в глазах Толстяка Отто поведение молодого Эссена выглядело бесчеловечным — где понятная любому человеку скорбь по погибшим родичам? Но как-то комментировать свои чувства торговец не стал.

Он кивнул, принимая ответ. Стал преувеличенно внимательно осматривать компоненты, которые принес мальчишка Эссен. Отложил в сторону косу, сопроводив это действие словами: «У меня нет столько денег, Ян», — а вот сердца, языки и гребни придвинул к себе.

— Тысяча триста солидов, Ян. Если сможешь подождать пару недель, соберу деньги и на косу Стервятника. Заплачу еще две тысячи.

«Гордость — удел богатых», — вспомнилась Яну одна из присказок отца.

А Эссены никогда не были богатыми. Знатными — да, как-никак имперские бароны, которые и на графов могли поплевывать. Но бедные. Как можно разбогатеть в провинциальной Марке, будучи кланом охотников на демонов. В имущественном плане Эссены отличались от фермеров-латифундистов лишь тем, что хлеб насущный получали в качестве жалования из императорской канцелярии, как вписанные в реестр Стражи Пограничья, а не выращивали на полях.

Но в ценах Ян разбирался неплохо — отец успел натаскать. И понимал, что торговец Отто назвал сумму в полтора раза завышенную. Такую можно было получить, если отвезти компоненты тел Низших на алхимический рынок во Львов, но никак не в лавке скупщика в Черновицах.

Понимал парень и причину, заставившую Толстяка так поступить. Эссены не просто ходили за добычей в Геенну, их род уже три столетия оберегал окрестности от адских тварей, являясь зачастую последним рубежом обороны между людьми и адскими тварями. За что они пользовались заслуженным уважением местных жителей. В случае с торговцем проявившимся таким вот причудливым образом.

— Благодарю, — только и сказал Ян.

Он принял два векселя — один на тысячу, другой на триста солидов серебром. Сунул их под кафтан, в небольшую простроченную складку-кармашек. Оставил у Отто косу под реализацию, безразлично кивнул на комиссию в десять процентов от цены. И медленно двинулся к дому.

Сделанное дело, продажа добычи, не оставило ему возможности думать о чем-то другом. Скорбь преследовала его хищником, идущим по следу свежей крови. В памяти мелькали образы: отец, сжимающий шею последнего Стервятника и шепчущий: «Руби!» — дядька Михаэль, вступивший в схватку с вожаком демонов, тетка Йелена, падающая на землю двумя половинками.

Не в силах больше сдерживаться, Ян свернул в глухой проулок между домами, уселся на землю и позволил эмоциям взять верх. Но даже сейчас не разрешил себе голосить. Слезы текли, рот беззвучно открывался, кулаки в бессильной ярости лупили ни в чем не повинную землю, но больше звуков не было. Разве что глухие, едва слышимые горловые рыдания, различить которые, впрочем, можно было, лишь подойдя к парню вплотную.

Так Ян просидел долго. Он не следил за временем, но помнил, что солнце стояло в зените, когда он вошел в переулок. А когда вышел из него — сместилось к отметке трех после полудня.

Улица была пуста. Окраина Черновиц никогда и не была людным местом, как, впрочем, и центр провинциального городка. Людей здесь проживало немного, да и те днем больше занимались добычей хлеба насущного, а не праздными прогулками. Никто не пялился на заплаканного паренька, чему Ян был только рад.

Наскоро приведя себя в порядок, он двинулся дальше, покидая городок. Замок Эссенов, на самом деле небольшое поместье, но укрепленное так, что могло бы выдержать штурм небольшой армии, располагался в паре километров к югу от города. Добираться до него пешком было около получаса.

За это время Ян окончательно вернул себе знаменитое эссеновское самообладание. Внутренности его еще крутила боль потери, душа раздиралась на части угрызениями совести, но внешне юный аристократ выглядел так, будто возвращался из города, куда ходил купить какой-нибудь мелочи, вроде соли.

Конечно же, немногочисленную челядь поместья его напускное спокойствие не смогло обмануть. Уходили три охотника, возвращается бледный и зареванный пацан — кто способен после такого поверить, что все в порядке? К счастью, первым, кто заметил возвращение Яна, был старый привратник, всю свою жизнь прослуживший Эссенам. Звали его Неждан.

Знакомый с тем, чем может закончиться вылазка в Геенну даже для опытных охотников, старик лишь кивнул пареньку и пробормотал короткую молитву за упокой душ погибших. Он прекрасно понимал, что сейчас Яна лучше не трогать: ни с соболезнованиями не лезть, ни с расспросами не приставать.

Провожаемый его взглядом, Ян прошел через пустой двор, толкнул двустворчатые двери и остановился в холле. Младшая его сестра, как он предполагал, должна находиться на кухне, готовить обед для семьи. Туда он и направился, не желая оттягивать тяжелый разговор.

Но она сама его встретила, сбежав по лестнице со второго этажа — значит, не на кухне была, а в своей комнате.

— Ян, ты вернулся! — воскликнула она радостно. Но улыбка ее погасла, стоило ей разглядеть холодную маску вместо лица брата. — Ян?

Больше она не сказала ни слова. Она тоже была из Эссенов и, несмотря на возраст, понимала, что смерть может прийти в дом в любой момент. И забрать тех, кого любишь.

Но все же она была четырнадцатилетней девочкой, поэтому еще не умела сдерживать эмоции, подобно старшему брату. Поэтому бросилась к нему на грудь и расплакалась.

А Ян стоял, бережно поглаживая ее по спине, и молчал.

Глава 2. Родня

— Мы останемся, — в пятый уже раз повторил Ян. — Мы Эссены, наше место здесь.

Молодой человек говорил уверенно и твердо, что не вполне сочеталось с его бледным лицом и лихорадочно горящими глазами. Волосы светлые, блеклые, кое-как уложенные в хало[1]. Подбородок упрямо выдвинут, тонкие бледные губы плотно сжаты. Он, строго говоря, не тянул на того, кто имел бы право сказать: «Мы, Эссены». Худощавый, выше среднего роста, скорее жилистый, чем мускулистый. Уже не подросток, еще не мужчина.