Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император Страница 3

— Граф, — ответил я так же подчеркнуто по-деловому, — благодарю за оперативность. Вас что-то тревожит еще?

Он взглядом указал на багровый купол, придавивший холодной и злой мощью половину мира.

— Этого достаточно, ваше величество.

— Граф, — сказал я настойчиво, — а скрываете что?

Он бледно улыбнулся.

— Пустяки, ваше величество. В нашем роду все мужчины чувствовали приближение смерти за неделю. Сейчас у меня стойкое предчувствие, что эта схватка будет для меня последней. Только и всего.

— Граф, — сказал я с чувством, — вы будете не одиноки. Мне кажется, все мы здесь поляжем. С другой стороны… нам выпало участвовать в самой величайшей из битв!.. Пойдемте, граф, надо взглянуть, что за место норбертовцы подобрали.

Он коротко поклонился.

— Да, ваше величество.

Я повернулся к молча и почтительно слушающим паладинам.

— Сэр Тамплиер, сэр Сигизмунд! Вам нечего здесь сопеть и рыть землю стальными копытами.

— Да, сэр Ричард, — почтительно ответил сэр Сигизмунд.

— Следуйте с нами, — велел я.

Глава 2

Могучие деревья лес всегда выставляет стражами на опушку, они встретили нас настороженно и расступились нехотя и неспешно. Дальше пошли тоже крупные, но уже не богатыри, потом потянулся обычный лес с тропками, папоротниками, чахлой травой, а то и вовсе сплошным ковром из сухих сосновых иголок.

Дорожка опускается реже, чем поднимается, словно ее прокладывал бегущий ручей, а не лесные звери. Воздух из влажного стал неприятно мокрым, липким. Деревья пошли тонкие, но поросшие с одной стороны мхом, когда ярко-зеленым, когда неприятно-коричневым.

Тропка постепенно и очень неспешно увела вниз. Роскошные папоротники попадаются чаще, роскошные, ажурные, но чем ниже дорога, тем темнее листья. Наконец отступили в стороны и пропали, а впереди деревья стали вообще деревцами, хилыми и скрюченными, верный признак близкого болота с его гнилыми водами.

Под ногами земля начала пружинить, идем по толстому слою мха, скрепленному крепкими корнями, но кожей чувствую под этим ковром бездонные холодные воды, которые так не любят корни деревьев.

Возле меня стараются держаться высшие лорды, оттерев верных паладинов Тамплиера и Сигизмунда. Иногда мелькает Карл-Антон, у него откуда-то конь; что-то в этой лошадке не совсем правильное, но, скорее всего, это замечаю только я. Похоже, Азазель, уходя из нашего мира, оставил ему своего коня или научил, как призывать.

— Они сильнее нас, — проговорил я вслух своим мыслям, — всего лишь сильнее…

Альбрехт посмотрел на меня несколько странно.

— Разве этого мало?

— Много, — согласился я. — Но зато есть надежда.

Альбрехт промолчал, что-то уловил или даже понял, Карл-Антон издали чуть наклонил голову.

Я ехал, красиво выпрямившись, левая рука держит повод, а правую хвастливо упер в бедро. Хмурое небо отражается в темной воде, под ногами хлюпает, продвигаемся как по другой планете: воздух влажный и даже сырой, на стволах деревьев толстый мох, часто слизь толстым блестящим слоем.

За спиной чавкающие звуки, грузный конь Тамплиера часто оступается и потом с трудом вытаскивает ноги из трясины. Конь Сигизмунда почти такой же мышчатый, идет все же легче, осторожничает.

Я заметил, что и сам Сигизмунд старательно копирует мои движения, хотя я вроде бы не ходок по болотам, дитя асфальта, однако приноравливаюсь быстрее, словно у меня нервная система прошла более длинный путь и быстрее соображает, что и как делать в новых обстоятельствах…

Люди идут почти след в след, извилистой змейкой, по бокам торчат воткнутые ветки, указывая, куда нельзя ступать. Иногда удается выйти почти на пусть не сухое, но сравнительно твердое, затем снова по чавкающей земле, а то и мутной смердящей жиже, такой замечательной для болотных тварей.

Я оглянулся: печальным показалось зрелище отступления, да еще по болоту. Все как-то предпочитают красивый и жестокий бой, схватку грудь в грудь в хороших доспехах, на твердой земле и под ярким солнцем, тогда и погибнуть не стыдно, а здесь как будто трусим, а нас догоняют и бьют в спину.

Хотя солнце еще только над горизонтом, но здесь почти солнечно, глупо мечутся бабочки, стремительно проносятся большеглазые стрекозы, с тяжелым ревом пролетают толстые важные жуки: над болотом всегда полно всякой живности, а от птичьего чириканья, щебетанья и визга зенит в ушах.

У начала тропки, что ведет на остров, встретились с группой тяжеловооруженных воинов лорда Робера. Он поклонился уважительно и с достоинством, высокий и дородный, доспехи не только в царапинах, но все еще покрыты копотью, как и левая щека, где пламенеет свежая царапина, не успел отмыться, у лордов больше хлопот, чем у простых рыцарей.

— Ваше величество…

— Лорд Робер, — прервал я, — вам повезло построить замок в таком ключевом месте, а нам повезло встретить вас! Благодарю за помощь, а теперь…

— Да, ваше величество, — ответил он, в свою очередь прервав на полуслове, что весьма невежливо, но ситуация позволяет. — Да, оно пришло. И мы сделаем все. Положитесь на меня и моих людей во всем, что касается. И даже больше.

Дальше уже гуськом, тропка хоть и выдерживает даже тяжеловооруженных рыцарей, но только по одному и причудливым зигзагом, а то шаг в сторону — вместе с конем скроешься во внезапно распахнувшейся под слоем мха черной и смрадной бездне.

У выхода с тропки на остров в два ряда рыцари и тяжеловооруженные ратники сэра Кенговейна. Сам он устремился из глубины лагеря к нам на укрытом роскошной попоной красавце коне, сам все такой же надменный и гордый, хотя белый плащ уже не развевается красиво и величественно за спиной, однако на шее видны остатки разорванного шнура, а на поясе чудом уцелел алый бант, явно завязанный женскими руками. Если бы я не знал, что это один из вассалов Альбрехта, которого тот прислал защищать холм со скардером, все равно бы решил, что этот рыцарь подражает сэру Гуммельсбергу.

Конь под ним все тот же, но с шеи сорваны когтями две широкие стальные пластины, защищающие от нападения сверху, на других остались глубокие следы когтей и даже зубов.

Он покинул седло загодя, быстро подошел к тропке и красиво преклонил колено.

— Встаньте, сэр, — сказал я. — На время военных действий все церемонии отменены, потому что. Достаточно простого поклона. У вас прекрасный конь! И благодарю за службу, сэр…

— Бриан, — подсказал он, — Бриан Кенговейн, ваше величество!.. Да, он приучен не бояться противника, кем бы тот ни был. Еще хватает зубами и бьет копытами!