Марина Ефиминюк - Ускользающий мир Страница 3

Потенциальные спасители, позевывая, глядели на меня с немым укором, потом как-то очень быстро скрылись в квартирах. Рассерженно щелкнул замок входной железной двери бабы Кати. Последним уходил дядя Вася, он тяжело вздохнул:

— Эх, Женька, Женька! Хорошо родители тебя в таком виде… — Покачав головой, он тоже убрался восвояси.

Рассеянно я оглядывалась, не найдя поддержки, и, босая, сиротливо топталась на ледяных кафельных плитках. Похоже, мне никто не поверил!

Я кинулась в квартиру, схватила телефон, ключи, и, закрыв за собой дверь на замок, сползла по шершавой стене подъезда, уже набирая номер милиции и едва попадая в кнопки.

— Лейтенант Уточкин слушает, — донеслось до меня, словно из бочонка.

— Але, лейтенант! — Едва не плача пробормотала я. — В моей постели помирает грабитель!

— Кто простите? — Поперхнулся невидимый собеседник.

— Я проснулась, — стала сбивчиво объяснять я, — а он лежит рядом, весь в крови. Я не понимаю, как он появился в моей квартире, но, кажется, он сейчас коньки отбросит. Пожалуйста, приезжайте поскорее! — На последних словах мой голос сорвался, а по щекам потекли слезы.

— Девушка, — раздалось недовольное покашливание, — я ничего не понимаю, объясните, в чем дело. Спокойно! — Осадил он, когда я, срываясь, заревела со страху в трубку. — Что произошло?

— Приезжайте, — прошептала я. — Меня убили!

Голос стал еще скучнее:

— Едем. Адрес называйте…

Когда приехала милиция, то соседи предпочли не оставаться в стороне от веселья и снова высыпали на площадку, с любопытством поглядывая на людей в форме.

— Евгения Соколовская? — Строго спросил меня участковый, помятый и не выспавшийся, явно ненавидевший меня за раннее пробуждение и испорченную квартальную статистику по уголовным делам.

Я горячо закивала растрепанной головой.

— Он там! — я ткнула пальцем в дверь. — Я его закрыла, чтобы не сбежал!

— Так вор сейчас внутри? — изумился участковый и переглянулся со своим помощником.

— Ну, да! — воскликнула я, пытаясь открыть вечно заедающий замок. — Я же говорю, я проснулась, а он рядом. В комнате.

Дверь, наконец, поддалась, и мы попали в недра моего давно не убиравшегося жилища.

Соседи дружной толпой сгрудились на входе, с любопытством впитывая происходящий цирк. Стул по-прежнему сиротливо подпирал дверь. Участковый споткнулся о мои туфли, брошенные ночью посреди коридора, и тихо чертыхнулся.

— Где он?

— Там! — кивнула я.

— Балкон есть? — на всякий случай поинтересовался представитель власти, похоже просто набираясь духу для встречи с пойманным и раненным грабителем.

— Есть, но толку-то?! — изумилась я. — Я же на тринадцатом этаже! До земли далеко, до крыши еще двенадцать этажей… Он все равной уйти не сможет.

Смирившись, с тем, что с преступником все-таки придется столкнуться лицом к лицу, с разнесчастным видом участковый убрал стул и с превеликой осторожностью приоткрыл дверь, опасливо заглянув в спальню, которая являлась для меня и гостиной, и рабочим кабинетом. Там царил художественный беспорядок. Вчера, завалившись с вечеринки, я в пьяном угаре стаскивала с себя одежду и бросала куда придется. На крышке открытого ноутбука, словно в насмешку висел крохотный кружевной предмет женского туалета. Шелковое голубое платье яркой лужицей разлилось на ковре посреди комнаты… Рядом с ним вполне определенно и веско валялась белая мужская сорочка. Дальше шла дорожка из двух черных ботинок и носков. Заканчивали картину мятые мужские брюки, явно дорогие и, несомненно, испорченные от такого обращения.

Мне показалось, что я схожу с ума. Уши загорелись, лицо приобрело неприятный багровый оттенок, правое веко стало нервно подергиваться. Лейтенант внимательно проследил за одеждой, ведущей к огромному ложу в нише комнаты, и наткнулся взглядом на мирно спящего на животе черноволосого мужчину, обнаженного и до пояса едва прикрытого простыней. Тот словно не слышал творившегося вокруг хаоса. На полу у кровати рядом с будильником недвусмысленно возвышалась ополовиненная бутыль виски и два стакана с темно-коричневой жидкостью на дне.

Последний раз так стыдно мне было в первом классе, когда на конкурсе чтецов я напрочь забыла вызубренное, отрепетированное сто раз стихотворение, написанное классной руководительницей, и стояла на сцене, шумно дыша в микрофон.

Участковый оглянулся на меня, в его лице читалась буря эмоций.

— Я вижу его впервые! — Только и смогла заверить я милиционера, защищаясь.

— Не сомневаюсь! — Прошипел он и пулей выскочил из квартиры.

Соседи, возбужденно шепчась, разошлись. Теперь повода для сплетен хватит на целый год вперед. Потом я опять случайно задавлю очередного котика бабы Кати на своей машине, и они станут обсуждать мою жестокость, безответственность и станут писать ругательное письмо в комитет по защите животных. Господи, если бы мне посчастливилось жить этажом ниже, то они бы все дружно умерили от скуки или перекусали друг друга!

Я стояла посреди коридора и чувствовала себя последней дурой.

Невероятно! Все выглядело так, будто я на пьяную голову действительно притащила неизвестного типа к себе домой, а когда утром проснулась, то не смогла узнать ночного приятеля! Помешательство сплошное! Он же лежит почти мертвый!

На всякий случай я снова заглянула в комнату. Вещи действительно валялись в художественном беспорядке. Помятое платье лежало на том же месте, кружевной бюстгальтер фривольно свисал с пыльной крышки компьютера, и никаких мужских вещей. Тут я услышала стон, полностью одетый незнакомец в перепачканной кровью сорочке перекатился на спину, от боли закрыв глаза руками с длинными красивыми пальцами. На тонком шнурке, опутанном вокруг запястья, болтался маленький серебристый медальон, светившийся красноватым отливом. Рубаха на груди незнакомца расстегнулась, раскрывая большую черную рану на боку. Внутренности мне скрутило тугим узлом, и к горлу подступил тошнотворный комок.

— О, боже! — Прошептала я, отшатываясь и прикрывая рот ладошкой.

Вероятно, различив мой лепет, мужчина резко и быстро повернул голову в мою сторону, блеснув черными злыми глазами. Никогда я еще не видела такого прекрасного лица с, возможно, не слишком правильными чертами, но соединенными в совершенный портрет. На широких скулах играл лихорадочный румянец.

— Не надо больше людей… Я не причиню вреда… — Его голос, сейчас напряженный от боли, казался очень глубоким и бархатным. Незнакомец закатил глаза и провалился в беспамятство.