Екатерина Мурашова - Взгляд Страница 3

Я говорила тебе, что верила каждому слову Стерха, и в то же время была совершенно уверена, что замок построили горные гномы. В красных курточках, тяжелых кожаных башмаках, с бегающими жадными глазками – я словно наяву видела, как они деловито прилаживают камень на камне, обтесывают края, сооружают подъемный механизм для ворот, выдалбливают в скале тайную комнату для подземной сокровищницы…

А иногда мне казалось, что старший гном с большой белой бородой, заткнутой за пояс, взмахнул ореховой палочкой и вслед за этим содрогнулись скалы, и замок медленно и жутко, повинуясь какой-то древней земляной силе, начал сам собой расти из скалы… Сначала стены, потом низкие угловые башенки, потом высокий домен. И вот в узких окнах-бойницах, не освещая, а только подчеркивая штормовые сумерки осеннего моря, сам по себе зажегся красноватый гномий огонь…

Не знаю, как это получалось, но я верила всему этому одновременно, и одно совершенно не мешало другому. Так, наверное, бывает только в детстве, – когда мир, как осенние туманы в горах, состоит из многих слоев, и каждый из них несет в себе целую картину. Потом человек выбирает лишь одну из них, а остальные остаются лишь в мечтах и сказках. Мне жаль, что это происходит, но иначе, наверное, нельзя было бы жить…

Я смутно помню и свою мать, и человека, который официально считался моим отцом. Трудно в это поверить, но уже тогда, будучи почти младенцем, я презирала их обоих, и именно это чувство презрения наиболее отчетливо сохранилось в моей памяти.

В покоях матери и в покоях отца всегда стоял полумрак, тяжелые пыльные шторы закрывали окна. Пахло какими-то травами, мазями, горшком и еще чем-то нечистым и нездоровым. Все говорили тихими, тусклыми, полупридушенными голосами. И еще помню, что лицо матери всегда блестело в свете немногочисленных свечей. Почему? То ли ее мучила лихорадка и это была испарина, то ли она мазалась каким-то кремом – не знаю, но это исхудавшее, масляно блестевшее лицо, жидкие бесцветные волосы на огромной подушке, похожие на жирную паутину… Б-р-р! Извини, мне даже сейчас трудно об этом вспоминать. Короче – я не любила мать, и когда она, наконец, умерла, я не испытала ничего, кроме облегчения. Но все явно ждали от меня чего-то другого и я, спрятавшись за портьерой, изо всех сил терла кулаками глаза, чтобы они казались покрасневшими и опухшими от слез.

Мой «отец» пытался утешить меня. Когда его бессильная рука касалась моих волос, мне хотелось убежать или ударить его. Тогда же я впервые поняла, что мои чувства и желания не соответствуют тем, которые должны быть, и решила скрывать их. Это было совершенно сознательное решение и я хорошо помню, как я принимала его, стоя на коленях на скамеечке перед огромным зеркалом. Я как сейчас вижу физиономию, которая смотрела на меня из его бронзовой глубины. Круглые щеки, круглые блестящие глаза, нос – пуговица, жесткие волнистые волосы, с трудом уложенные в какое-то подобие прически.

– Мне сейчас грустно и противно, – сказала я своему отражению. – А как сделать, чтобы все подумали, что мне весело и хорошо?

Я улыбнулась. Сначала эта улыбка была похожа на оскал, но постепенно становилась все более милой и доброжелательной. Я немного подвигала бровями и слегка раздула ноздри. Получилось, как будто я с трудом удерживаюсь от смеха. Я засмеялась. А потом сказала:

– Спасибо. Вы так милы… – и изобразила благодарность всем своим лицом. А потом еще больше раздула ноздри, сдвинула брови и закричала:

– Все от меня уйдите! – хотя больше всего в этот миг мне хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и пожалел меня…

И я еще долго пробовала и под самый конец изобразила, как я люблю своего «отца» и как я любила свою бедную несчастную мамочку, и вот тут, наконец, мне стало страшно, и я совершенно искренне разревелась, потому что уже совсем перестала понимать, где же я, и что же я такое…

Можешь не верить, но мне было тогда всего пять лет…

Потом я жила в замке Фъёберрен со Стерхом и старой няней и это были самые счастливые годы моей жизни. Мой «отец» вскоре последовал за матерью в Страну Теней, и я ни на минуту не пожалела о нем.

В замке (как и потом во дворце) у меня не было друзей. Мою жизнь наполняли рассказы Стерха, мечты и немудреные сказки, которые по вечерам рассказывали слуги у огромного нижнего очага.

Одна из них почему-то особенно запомнилась мне.

«Юный охотник, заплутав во время охоты, оказался ночью в лесу совсем один. У темного пруда с белыми лилиями встретил принц девушку неземной красоты, и черная птица кружила над ней. Девушка заметила его, подошла. Она молчала и смотрела ему в глаза, и ощутил юный охотник этой ночью в высокой траве вкус ее губ, вкус ее тела. А наутро проснулся он в комнате своей, и лежала у его лица белая лилия. Принц знал, что это не могло быть сном, и искал ее повсюду изо дня в день, из месяца в месяц. Но девушка пропала, словно сквозь землю провалилась. И летало в округе лишь гадкое воронье над помоями, а черная птица исчезла бесследно. Долго искал принц девушку и однажды вечером на площади городской он увидел ее. Его любовь была привязана к столбу, а ее срамная одежда уже пылала. Народ толпой стоял, и он стоял вместе с ними, и видел, и чувствовал на своих губах куски летящего пепла.

У какого-то старика он спросил: «Как ее имя?». А тот ответил: «Да, какое у нее имя! Она же просто ведьма…» Той же ночью, не помня себя, охотник оказался в знакомом ему лесу, и висел он в петле на корявом суку, а над ним кружилась черная птица…»

– Какая глупая сказка! – сказала я, прослушав ее до конца. – Все умерли, а в чем смысл?

Но слуги покачали головами, возражая, а белобрысый мальчишка-оруженосец по имени Альвик, всего на год старше меня, произнес вслух:

– Лучше любить и погибнуть, чем жить, не зная любви.

Иногда я по нескольку часов кряду стояла на открытой площадке крепостной башни и, отвернувшись от моря, смотрела в подернутую синей пеленой тумана даль порыжевших холмов, среди которых вилась мощеная камнем дорога к Холлеварду. Ветер продувал меня насквозь, а море бушевало за спиной, как будто это был зверь, который пытался вылезти на берег и захлебывался в припадке бессильной ярости оттого, что у него ничего не получается. Иногда я настолько явственно ощущала этого зверя за своей спиной, что боялась обернуться. Мне казалось, что, оглянувшись, я встречу взгляд его огромных и безжалостных бирюзовых глаз с ресницами из зарниц. И от этого взгляда я упаду замертво, как глупая и бессильная принцесса из старой сказки…

Я смотрела в холмы и не чувствовала холода. Я представляла себе, как по желтой, усыпанной осенними листьями дороге подъезжает к замку свита могучего короля чужеземной страны, и сам он, сильный, широкоплечий, обветренный и закаленный в боях, соскакивает с черного как ночь жеребца, укрытого под седлом красной попоной, и громовым голосом кричит: