Роджер Желязны - Создания света – создания тьмы Страница 3

Оаким отворачивается от них, но они подъезжают к нему и останавливаются.

Первая машина протягивает сверкающие захваты и суставчатые щупальца и крепко держит его.

– Человеческие руки слабы, – говорит Анубис. – Да будут они удалены.

Человек кричит, слыша жужжание пил. Затем он теряет сознание. Мертвые продолжают свой танец.

Когда Оаким приходит в себя, по бокам у него висят две серебряные руки, холодные и нечувствительные. Он сгибает пальцы.

– А человеческие ноги медлительны и подвержены утомлению. Да будут те, что он имел, заменены на неустающий металл.

Когда Оаким приходит в себя второй раз, он стоит на серебряных колоннах. Язык Анубиса мечется меж клыков:

– Положи правую руку в огонь, – говорит он, пока та не достигает огненной красноты. Мертвые ведут свои мертвые разговоры и пьют вино, не ощущая его вкуса, и обнимают друг друга без удовольствия. Рука накаляется добела.

– Теперь, – говорит Анубис, – возьми свою мужскую плоть в правую руку и сожги ее.

Оаким облизывает губы.

– Хозяин…

– Выполняй!

Он делает это и падает без сознания. Когда он вновь приходит в себя и смотрит вниз, то весь он из мерцающего серебра, бесполый и сильный. Он касается своего лба и слышит звон металла о металл.

– Как ты себя чувствуешь, Оаким? – спрашивает Анубис.

– Я не знаю, – отвечает он, и голос его странен и резок.

Анубис щелкает пальцами, и ближняя сторона хирургической машины становится зеркалом.

– Взгляни на себя.

Оаким смотрит на свою голову – блестящее яйцо, на свои глаза – желтые линзы, на свою грудь – мерцающий бочонок.

– Люди могут начинать и заканчивать существование разными путями, – говорит Анубис – Некоторые могут начинать как машины и понемногу добывать себе человечность. Другие могут заканчивать как машины, теряя человечность понемногу в течение жизни. Потерянное всегда можно вернуть, приобретенное всегда можно потерять. Что ты такое, Оаким, человек или машина?

– Я не знаю.

– Тогда позволь мне запутать тебя еще сильнее.

Анубис щелкает пальцами, руки и ноги Оакима отваливаются и падают. Его металлический торс грохочет о камень и катится к подножию трона.

– Теперь ты не можешь двигаться, – говорит Анубис. Он дотрагивается ногой до крошечного выключателя на затылке Оакима.

– Теперь у тебя отсутствуют все чувства, кроме слуха.

– Да, – отвечает Оаким.

– Сейчас к тебе подключается кабель. Ты не чувствуешь ничего, но сознание твое открывается и ты становишься частью машины, которая контролирует и поддерживает весь этот мир. Теперь смотри на него на весь!

– Я смотрю, – отвечает он, проникая мыслью в каждую комнату, коридор и зал этого мертвого, никогда не знавшего жизни мира, который никогда не был миром, – мира, не рожденного из огня творения и звездной материи, а выкованного и сочлененного, склепанного и сплавленного, одетого не в моря и землю, воздух и жизнь, а в масла и металлы, камень и поля энергии, мира, отделенного от всего и подвешенного в ледяной пустоте, которую никогда не согревало солнце; он осознает все расстояния, силы и напряжения, все пространства и переходы, и все бессчетные и безмолвные сонмы мертвых проходят перед ним. Он не чувствует своего тела, механического и разъятого. Он знает только волны энергии, что текут сквозь Дом Мертвых, и он течет вместе с ними и сознает все бесцветные цвета конечностной перцепции… Затем вновь слышит он голос Анубиса:

– Теперь ты знаешь каждую тень в Доме Мертвых…

– Да.

– Взгляни же на то, что лежит за его пределами! Звезды, звезды, рассеянные звезды, и тьма между ними.

Они вздрагивают и искажаются, вспыхивают и изгибаются, и мчатся к нему, и проносятся мимо. Они сияют глазами ангелов, они и близко, и далеко, – в вечности, сквозь которую он движется. Но нет здесь реального времени и реального движения, лишь само пространство меняется вокруг – него. Пылающий жертвенник голубого солнца мгновение парит рядом с ним, и затем опять все вокруг становится тьмой, и снова звезды, звезды, рассеянные звезды…

Он подходит к миру, который никогда не был миром, чьи цвета – лимонный, лазурный и зеленый – о, какой зеленый!.. Изумрудная корона окружает его.

– Смотри, вот Дом Жизни, – говорит откуда-то Анубис.

И он смотрит. Дом Жизни теплый, ярко сияющий и живой. Он ощущает жизненность.

– Осирис правит здесь.

И он смотрит на огромную птичью голову на человеческих плечах, на яркие желтые глаза, живые, такие живые; и создание это стоит перед ним на бесконечной равнине живой зелени и держит Посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Лучистое тепло исходит от него. И опять доносится откуда-то голос:

– Дом Жизни и Дом Мертвых ограничивают Средние Миры.

…Приходит ощущение полета, головокружительного падения, и Оаким снова смотрит на звезды, но теперь они цепко держат друг друга, опутанные силовыми линиями – блистающими и меркнущими, видимыми и невидимыми, приходящими ниоткуда и уходящими в никуда.

– Теперь ты видишь Средние Миры Жизни… – говорит Анубис.

И миры катятся перед ним как диковинные мраморные шары, все разные, покрытые письменами материков или сверкающе-гладкие и раскаленные.

– …заключенные в пространстве между двумя единственно истинными полюсами…

– Полюсами? – повторяет металлическая голова, которая есть сейчас Оаким.

– Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры движутся вокруг своих солнц, но все вместе идут они путями Жизни и Смерти.

– Я не понимаю, – говорит Оаким.

– Конечно, не понимаешь. Что является одновременно величайшим благословением и величайшим проклятием Вселенной?

– Я не знаю.

– Жизнь, – говорит Анубис, – и смерть.

– Не понимаю, – отвечает Оаким – ты сказал «величайшим». Ты требовал одного ответа. Однако назвал две вещи.

– Вот как? – усмехается Анубис – В самом деле? Только потому, что я использовал два слова, получается, что я назвал две различные вещи? Разве вещь не может иметь более одного имени? Возьми, к примеру, себя. Что ты такое?

– Я не знаю.

– Твой ответ может стать началом мудрости. Ты столь же легко можешь быть как машиной, которую я решил на время поместить в человека, а теперь вернул в металлическую оболочку, так и человеком, которого я решил поместить в машину.

– Тогда в чем тут разница?

– Ни в чем. Нет никакой разницы. Да ты и не смог бы ее увидеть. Ты не можешь помнить. Скажи мне, ты жив?

– Да.

– Почему же?

– Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть воспоминания. Я могу говорить.