Далия Трускиновская - Тринадцать полумасок Страница 3

– Где Ильин с Казанской? – негромко спросил хозяин.

Кузина повернулась к Артему, ожидая ответа от него.

– Я не расслышал вопроса, – сказал Артем.

Хозяин, при всем своем самомнении, был не дурак. Он похлопал по дивану, что означало – перестань валять дурака, подходи и садись, попробуем поговорить как бы на равных. Артем не отказался.

– Где Ильин с Казанской?

– Я их оставил наверху, мы договорились встретиться в холле первого этажа. Но я перепутал лестницы.

– Понятно.

Артему тоже было понятно – хозяин убедился, что эти гости не видели мертвого художника. Значит, из посторонних его пока видел только Артем…

Самоубийца – сомнительное развлечение в новогоднюю ночь. Если бы в особняке были только свои – то можно было бы отложить разборку с милицией до утра или вообще избавиться от тела. Хозяину такое решение проблемы было по карману. Мало ли куда собирался ехать в этот вечер Эдгар?

– Меня ждут в ресторане, – Артем выразительно посмотрел на часы. Хозяин ничего не ответил.

– Может быть, вы меня отпустите подобру-поздорову? – спросил тогда Артем. – Я этого человека не знаю, к его самоубийству отношения не имею, меня ждут друзья. Утром первого января я буду честно спать, а не в милицию звонить. И вообще я хотел бы забыть все это как скверный сон.

То есть, Артем проявил наивысшую гуманность – устранился от этого дела, предоставив хозяину полную свободу действий. Ну, будет у следователя одним свидетелем меньше – так ведь еще тринадцать имеется!

– Вы можете вспомнить этот скверный сон утром первого февраля, – глуховатым голосом возразил хозяин и замолк.

Артем был в цирке человеком уважаемым и не привык, чтобы его слова ставили под сомнение. Конечно, хозяин не обязан знать репутацию наемной творческой силы. Но говорить эти слова ему все же не следовало.

Потому что никакое уважение и никакая лояльность не помеха мысли.

– Почему? – задал себе вопрос Артем. Почему его заподозрили в попытке шантажа? Проснется первого февраля – и кинется звонить следователю, а следователь (допустим, что неподкупный) сразу задаст хозяину вопрос: почему утаили присутствие свидетеля? Но над следователем – целая пирамида должностных лиц, и наверняка будет звонок: успокойся, не суетись, о свидетеле умолчали по его же просьбе, тем более, что эти показания никакой роли не играют… Это – вариант первый, самый глупый. Вариант второй: проснувшись утром первого февраля, Артем звонит хозяину и говорит: совесть проснулась, хочу дать показания. Что в переводе на человеческий язык означает: могу и не давать, если договоримся по-хорошему…

Но какой тут может быть шантаж? Пришел художник в гости, все кинулись радоваться фейерверку, а он, один в пустой гостиной, смотрел на свое панно, смотрел, и вдруг понял, что пора помирать. Выстрел потерялся в праздничном грохоте. Такая беда может стрястись с каждым, кто приглашает в гости сумасшедшего художника.

Но если такой человек, как этот Николай, боится шантажа, стало быть, основания – есть.

Артем не имел ни малейшего намерения нападать на этого царственного бизнесмена. Но защищать свое достоинство был обязан.

Итак, что бы это могли быть за основания для шантажа? Хозяин боится шума по принципу «то ли он пальто украл, то ли у него пальто украли»? Нет, человек, построивший себе такой особнячище, уже не раз был героем слухов и мог бы к этому привыкнуть.

Артем бы и дальше размышлял, но услышал стук каблуков. Кто-то шел от стола к дивану, где сидели они с хозяином. Хозяйская кузина устремилась навстречу – перехватить. Но не успела.

Высокая и тонкая, в шуршащих серебряных воланах, с высоко поднятыми волосами, из которых торчали вверх закрепленные лаком до жестяной жесткости плоские и колючие пряди, стремительная, как метель, юная женщина оказалась у дивана, словно преодолев расстояние прыжком.

– Папа?..

Она ощутила тревогу, быстро обвела взглядом кресла, круглый столик с исторической лампой, консоль с вычурными часами, край панно – и вот увидела лежащего человека.

– Эдик?..

Артем ждал женского визга – и вот дождался!

Вслед за визгом был скрежет стульев по драгоценному паркету, топот ног, еще отчаянный крик:

– Ленка, дура, пусти!..

Но хозяйская кузина, схватив хозяйскую дочку в охапку, не пускала ее к телу художника. Зато его обступили десять членов клана и, еще не понимая случившегося, стали тормошить. Они искренне хотели найти пульс, уловить дыхание, заорать «Жив!» – но, возможно, с той же непосредственностью желали убедиться, что этот человек мертв и больше не встанет.

Артем молча ждал, пока они поймут, испугаются и отойдут от тела подальше.

Самоубийца, явившийся во фраке с живой гвоздикой в петлице, несомненно, любил эффекты. Но он был тут принят как свой – и сколько же злости потребовалось накопить, чтобы так испортить почти родным людям Новый год?

Хозяин встал. Казалось, ему больше не было дела до покойника. Он посмотрел на Артема, тот понял этот взгляд как приглашение, и оба незаметно отошли в сторону, оказались в другой части гостиной, откуда уже не видели прочих участников застолья.

Хозяин набрал на сотовом телефоне семь цифр.

– Никита? С наступающим, – сказал он. – Папу позови. Еготов? Это Карамышев. С наступающим. Извини, что от стола поднял. У меня неприятность. Человек в гостиной застрелился. Да, есть свидетели. Хочу, чтобы его поскорее забрали. Да, вот такой Новый год. Кого, Калюжного? Давай. Ну, извини. С новым счастьем.

Артем, делая вид, будто его это не касается, разглядывал позолоченную картинную раму. Свидетели, значит, есть? А кто его разберет – может, и есть. Глава клана лучше знает свою команду. Может, его кто-то предупреждал, что художник спятил и грозился застрелиться.

– Я подожду наверху, – сказал Артем. – Когда понадоблюсь – позовите.

Он вернулся в гостевую комнату. Там Артем скинул дубленку, опустился на колени, как перед образами, и начал входить в образ.

Он умел падать, как подкошенный, – в театральном институте научили. Сейчас падение в полном объеме не требовалось. Артем поднес к груди руку с воображаемым пистолетом (странная затея – стрелять себе в сердце, но копаться в логике самоубийцы он не хотел), нажал воображаемый спуск и, расслабившись, откинулся назад.

Рука, в которой должен был быть пистолет, распрямилась и шлепнулась на ковер. На всякий случай попробовал еще несколько раз. Рука все время оказывалась на ковре. А у Эдгара, на это он сразу обратил внимание, рука с пистолетом лежала поперек живота, наискось, и кисть была уже почти на бедре левой ноги. Сама она туда лечь не могла. А кому и зачем понадобилось ее так укладывать – Артем придумать не мог.