Урсула Ле Гуин - Кости земные Страница 3

С тех пор Далсе послал в школу на остров Рок трех-четырех учеников, славных парнишек, каждого со своим особым талантом; но тот, которого ждал Неммерль, отправился на Рок и покинул его по собственной воле, и какого мнения были мастера о Молчуне, Далсе не знал. А Молчун, ясное дело, не рассказывал. Понятно было, что он успел за два-три года усвоить все то, на что у других уходило лет шесть-семь и что кое-кому не давалось вообще. Но для Молчуна эти знания были лишь фундаментом, основой.

— Почему ты не пришел ко мне до Рока? — спросил однажды Далсе. — А потом уж ехал бы себе на Рок, наводил бы, понимаешь, лоск. — Он говорил требовательно.

— Не хотел тратить ваше время понапрасну.

— А Неммерль знал, что ты пойдешь проситься в ученики ко мне?

Молчун мотнул головой.

— Если б ты соблаговолил сказать ему об этом заранее, он бы послал мне весточку.

Молчун так и вскинулся:

— Вы что, дружили?

— Он был моим учителем, — помолчав, ответил Далсе. — Может, останься я на Роке, мы бы и сдружились. Бывают ли у магов друзья? А жены и дети? Вот и друзья так же часто, я думаю… Он мне как-то сказал, что, мол, если кто из нас найдет с кем поговорить, так это, считай, повезло… Помни об этом. Если тебе повезет, то в один прекрасный день придется открыть рот.

Молчун кивнул — упрямой кудлатой башкой.

— Только как бы он у тебя не зарос от молчания, — ворчливо добавил Далсе.

— Если попросите, буду разговаривать. — Паренек сказал это так искренне и серьезно, с такой готовностью пойти против своей природы по первому же слову учителя, что Далсе рассмеялся.

— Я, наоборот, просил тебя помолчать, — сказал он. — Да и речь веду не о том, что нужно мне. Я и сам, понимаешь, горазд языком молоть — на двоих хватит. Ладно, забудь. Когда придет время, смекнешь, что сказать. В том-то и искусство, ясно? Что сказать и когда. А все прочее — молчание.

Три года ученик по прозвищу Молчун спал в закутке под западным окном. Он учился магии, кормил кур, доил корову. Как-то он предложил Далсе завести коз. Дело было осенью; он молчал целую неделю, длинную, холодную, дождливую. А потом вдруг сказал: «Вам бы коз завести».

Далсе за столом корпел над раскрытым томом — пытался восстановить одно из акастанских заклятий, уже много сотен лет как утратившее силу и разрушенное едва ли не до основания злой магией Фандаура. Работа была тонкая, ткань заклятия — рваная. Волшебнику как раз почти удалось отыскать недостающее слово, которое должно было заполнить одну из лакун, он почти было уловил его, и тут этот как брякнет: «Вам бы коз завести».

Волшебник знал за собой, что болтлив, нетерпелив и вспыльчив. Необходимость сдерживаться и не ругаться тяжело давалась ему еще в молодости, а ученики, заказчики, коровы и куры на протяжении тридцати лет искушали его терпение самым мучительным образом. Ученики и заказчики боялись его острого языка, но вот коровы и куры не обращали на вспышки Далсе ни малейшего внимания. На Молчуна Далсе рассердился впервые. Он с трудом выдержал длинную паузу. Потом спросил:

— Зачем мне козы?

Молчун, похоже, не заметил ни раскаченной паузы, ни подозрительной мягкости в голосе учителя.

— Молоко, сыр, мясо и шерсть, — кратко ответил он.

— А ты когда-нибудь держал коз? — так же мягко и вежливо спросил Далсе.

Молчун мотнул головой.

Был он на самом-то деле из городских, родился в Гонтийском порту. Сам Молчун о себе ничего не рассказывал, но Далсе кое-что разузнал, порасспрашивал там и сям. Отец Молчуна был портовым грузчиком и погиб во время землетрясения — мальчику тогда было, наверное, лет семь-восемь. А мать Молчуна была стряпухой в портовой таверне. В двенадцать мальчишка влип в какую-то передрягу, может быть, потому, что пытался колдовать самоучкой, и матери удалось пристроить его в ученики к Элассину, уважаемому волшебнику из Вальмута. В Вальмуте мальчик прошел обряд имяположения, а также если и не выучился магии, то немного освоил плотницкое дело и ведение деревенского хозяйства. Он прожил у Элассина в учениках три года, а потом тот проявил щедрость и отправил мальчика за свой счет на Рок. Вот и все, что Далсе знал о Молчуне.

— Не люблю я козий сыр, — сказал Далсе.

Молчун кивнул — как всегда, без возражений.

С тех пор Далсе время от времени вспоминал, как не дал волю гневу, когда Молчун внезапно спросил про коз, и каждый раз удовлетворенно улыбался — будто припоминал, как съел последний кусочек особенно сладкой спелой груши.

Еще через несколько дней Далсе, которому так и не удалось уловить недостающее в акастанских заклятиях слово, спугнутое Молчуном, засадил за них и ученика. Вдвоем они все-таки осилили эту работу — после долгих трудов.

«Все равно что пахать на слепом быке», — заметил тогда Далсе.

Вскоре Молчун получил от него посох, который Далсе самолично изготовил из гонтийского дуба.

Потом за Далсе в очередной раз прислал лорд Гонтийского порта, стал звать на службу, и волшебник отправил вместо себя Молчуна, а тот так и остался в порту.

И вот теперь Далсе стоял на пороге своего дома с тремя куриными яйцами в руке, и за шиворот ему капал дождь.

Сколько же он так простоял? Что он тут делает? Он думал о грязи, о земле, о настилке пола, о Молчуне. Ходил ли он только что по тропинке по-над Кручей? Нет, то было много лет назад, и тогда сияло солнце. А сейчас шел дождь. Волшебник покормил кур и вернулся и дом, неся в руке три яйца. Они до сих пор были теплыми, бурые, гладкие на ощупь. И в голове у волшебника все еще гудело эхо грома, отдавалось в костях, по всему телу, до самых ступней. А грома ли?

Нет. Какое-то время назад действительно гремел гром. Но сейчас… это был не гром. Далсе уже случалось испытывать такое ощущение, но волшебник его не узнавал, помнил только — что-то подобное было давно, в те годы, о которых он сейчас думал. Но что это было и когда? Да перед землетрясением. Как раз накануне. Накануне того, как с полмили побережья Эссари обрушилось в море, и сотни деревенских жителей погибли под развалинами домов, и огромная волна обрушилась на Гонтийский порт.

Далсе сошел с крыльца на землю, прямо в грязь, чтобы почувствовать землю подошвами, послушать ее как следует. Но слякоть скользила под ногами и не давала земле ничего сообщить, искажала любое послание. Волшебник бережно сложил яйца на порог, сел рядом, вымыл ноги дождевой водой, припасенной в горшке у крыльца, вытер их насухо тряпкой, висевшей на ручке горшка, прополоскал и отжал тряпку, повесил ее на место, бережно взял яйца, медленно разогнулся и вошел в дом.

Он пристально поглядел на свой посох, прислоненный в углу за дверью. Сложил яйца в холодную кладовку, съел яблоко, поскольку проголодался, и взял посох — тисовый, подбитый медью, за годы отполированный его руками до шелковистой гладкости. В свое время посох дал ему Неммерль.