Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула Страница 3

Ввиду обычных задержек с публикацией им пришлось прожить еще почти год на аванс от авторского гонорара Кавинанта. Джоан продолжала понемногу заниматься своей работой, пока это не угрожало безопасности развивающегося в ней ребенка. Потом, когда ее тело подсказало ей, что час настал, она прекратила заниматься работой. С той поры она стала жить внутренней жизнью, с таким старанием подчиняясь задаче вырастить зародыш, что часто глаза ее заволакивало пустотой и дымкой ожидания. Когда ребенок родился, Джоан объявила, что следует назвать его Роджером, в честь ее отца и деда.

— Роджер, — проворчал Кавинант, подходя к двери телефонной компании. Это имя никогда ему не нравилось. Конечно, первое время он испытывал нежность и даже гордость, чувствуя себя причастным к свершившемуся таинству, но потом бесконечные заботы, связанные с воспитанием малыша, начали ему изрядно докучать. И теперь, когда его сын исчез — исчез вместе с Джоан, — он почти не вспоминал о нем, а мысли о ней вызывали в его сердце горечь и острую тоску.

Внезапно в его рукав вцепились чьи-то пальцы.

— Эй, мистер, — произнес боязливо и настойчиво чей-то голосок. — Эй, мистер…

Он повернулся, чтобы крикнуть: «Не прикасайся ко мне! Я — пария!», но, увидев лицо мальчика, остановившего его, не стал вырывать руку. Мальчику было лет восемь или девять — стало быть, он еще слишком мал, чтобы бояться его болезни. Лицо ребенка покрывали багровые пятна страха, как будто кто-то заставил его сделать нечто ужасное.

— Эй, мистер, — повторил он с ноткой мольбы в голосе. — Вот. Возьмите, — он сунул мятый клочок бумаги в бесчувственные пальцы Кавинанта. — Он велел передать это вам. Вы должны прочитать. Хорошо, мистер?

Пальцы Кавинанта непроизвольно сжали бумагу. «Кто — он?» — тупо подумал Томас, глядя на мальчика.

— Он. — Мальчик указал трясущимися пальцами в ту сторону улицы, откуда появился Кавинант.

Томас оглянулся и увидел старика в грязном макинтоше цвета охры, стоящего на расстоянии полуквартала от него. Тот бормотал, почти напевал какую-то неразборчивую бессмысленную мелодию; его рот был открыт, хотя губы и челюсть не двигались, и звуки образовывались без их участия. Его длинные спутанные волосы и борода развевались вокруг головы на легком ветру. Лицо было поднято к небу; казалось, он смотрел прямо на солнце. В левой руке он держал деревянную чашу, с какими ходят нищие. Правая рука сжимала длинный деревянный посох, к верхнему концу которого был прикреплен плакатик с надписью: «БЕРЕГИСЬ!»

Берегись!

На мгновение Томасу показалось, что одна эта надпись источает для него угрозу. Страшные опасности словно бы отделялись от нее и плыли к нему по воздуху, издавая истошные вопли стервятников. И среди них, под эти вопли, на него смотрели глаза — два глаза, словно клыки, сверлящие и неумолимые. Они рассматривали его с пристальной, холодной и жадной злобой, как будто он и только он был той мертвечиной, которой они жаждали. Злорадство изливалось из них, словно яд. Кавинант затрепетал, охваченный неизъяснимым страхом.

Берегись!

Но это была всего лишь надпись, всего лишь доска, прикрепленная к деревянному посоху. Кавинант вздрогнул, и воздух перед ним снова стал прозрачным.

— Вам надо прочитать это, — снова сказал мальчик.

— Не прикасайся ко мне, — пробормотал Кавинант, все еще чувствуя, что мальчик держит его за рукав. — У меня проказа.

Но когда он оглянулся, мальчик уже исчез.

Глава 2

У тебя нет надежды

В замешательстве Томас быстро осмотрел улицу, но мальчика нигде не было. Потом, когда он снова повернулся к старику-нищему, его взгляд наткнулся на дверь, над которой золотыми буквами было надписано: «Телефонная компания». При этом он испытал новый приступ страха, заставивший забыть обо всем остальном. А вдруг… Это была цель его «похода»: он пришел сюда лично, чтобы заявить свое человеческое право на оплату собственного счета. Но что, если…

Он встряхнулся. У него была проказа, и он не мог позволить себе делать всякие предположения. Бессознательно сунув клочок бумаги в карман, он в очередной раз произвел процедуру ВНК и с мрачной решимостью направился к двери.

Человек, поспешно выскочивший навстречу, чуть было не налетел на него, потом узнал и отшатнулся в сторону; от того, что он опознал Томаса, лицо его внезапно стало серым. Этот толчок нарушил внутреннее равновесие Кавинанта, и он чуть было не крикнул: «Грязная свинья!»

Снова остановившись, он позволил себе минутную паузу. Этот человек был адвокатом Джоан в том судебном процессе — толстый коротышка, вечно сыплющий остротами, типичными для адвокатов и министров. Эта пауза нужна была Кавинанту для того, чтобы оправиться от испуга во взгляде адвоката. Он чувствовал непроизвольный стыд от того, что послужил причиной его страха. На мгновение он даже потерял то чувство уверенности, которое привело его в город.

Но почти в тот же момент он вскипел от злости. Стыд и ярость тесно переплелись в Нем. — Я не собираюсь позволять им так поступать со мной, — проскрипел он. — Черт побери! Они не имеют права.

Тем не менее изгнать из мыслей выражение лица адвоката было нелегко. Этот отвлекающий фактор был реальностью такой же, как проказа — иммунной к любому вопросу права или справедливости. А больной проказой прежде всего должен помнить о фатальной реальности фактов. Во время этой паузы Кавинанту пришло в голову, что появился неплохой сюжет для стихотворения:

Та вещь, что люди по ошибке жизнью кличут, —На самом деле смерть, без преувеличенья…И запахи цветов и трав на летнем лугеМогильной гнилью к горлу тянут руки.Тела живых танцуют в пляске смерти,Вокруг лишь ад — и так на всей планете…Вокруг лишь ад — вот настоящая правда. Адский огонь.

Успел ли он за это короткое время насмеяться столько, сколько положено за жизнь?

Он чувствовал, что вопрос этот очень важен. Он смеялся даже тогда, когда приняли его роман; смеялся над отражением глубоких тайных мыслей, которые словно подводные течения скользили по лицу Роджера; смеялся, увидев отпечатанный экземпляр своей книги; смеялся над ее появлением в списках бестселлеров. Тысячи вещей, больших и малых, наполняли его весельем. А когда Джоан однажды спросила его, что же он находит столь смешным, он ответил лишь, что каждый жизнерадостный вдох заряжает его идеями следующей книги. Его легкие источали энергию и фантазию. Он хохотал всякий раз, когда чувствовал радость большую, чем мог в себя вместить.

Но когда роман получил известность, Роджеру было шесть лет, а еще шесть месяцев спустя Кавинант так и не приступил почему-то к новому роману. Идей у него было слишком много. Он, казалось, просто терялся среди их изобилия, не зная, какие выбрать.