Татьяна Мудрая - Сватовство к Ируйн Страница 3

— Приятна эта встреча и мило лицо должника, когда наступает время требовать уплаты долга, — сказал Кондла.

— Что я тебе должен, мальчик? — спросил Дубтах. — Ибо не знаю я тебя и никогда в жизни не встречал.

— Не ты, а я должник, — ответил ему Кондла. — Подарил ты моей матери эту серебряную бляху, что с давних пор ношу я не снимая, в день ее бесчестия. Своей жизнью я обязан тебе.

— Поистине мало желал я этого, — отвечает Дубтах.

— Тогда пойди забери бляху назад, если сможешь, — отвечает ему юноша.

Вышел Дубтах за стены дома и ограды, и был на теле его роговой панцирь, а на ногах поножи из бычьей шкуры. На голову он надел бронзовый шлем с гребнем, украшенный сорока самоцветными камнями, в левую руку взял щит с краем, что был окован сверху темным железом и остро заточен, с шишкой из красной бронзы посередине его, а в правую руку принял свое знаменитое пятиконечное копье, которым было можно пронзать сверху и снизу одинаково. Лишь с мясом можно было извлечь его из тела, в которое оно вонзилось.

На Кондле же было лишь то, в чем он прибыл: шлем и боевой пояс из семи слоев бычьей кожи, что достигал сверху подмышек, а снизу колен, и поверх него такое же боевое ожерелье, прикрывающее плечи и шею. Выделана эта кожа была так, как положено для больших лодок по имени карра или курраг; на них без страха пересекают ирландцы бескрайние морские воды. Когда сошел он на землю, один лишь легкий шест был у него в руке, и оттого воскликнул Дубтах:

— Вижу, явился ты как трус, безоружным и беззащитным.

В ответ на это в один миг пропустил Кондла ствол ясеня между пальцев ног и пальцев рук, и стал шест ровным и чистым, гладким и лощёным — столь гладким, что и муха не могла на него сесть.

— Славно вооружился ты, — засмеялся Дубтах. — Воистину не пройдут наши удары мимо цели.

— Воистину мимо цели пролетят они, — ответил на это Кондла, — если поразят кровного родича или названного им.

— Вижу, много ты в этом понимаешь, коли уж говоришь так красно. Позаботься лучше о скотине, чтобы ей не вмешиваться в наш спор.

— Слышал я тебя и сделал по твоему слову, — ответил Кондла. И в тот же миг ударил Дубтах копьем, но попало оно как раз в середину шеста и отскочило. А сам шест повернулся и острым обожженным концом звонко ударил в середину щита Дубтаха, так что он весь задрожал.

— Прекрасное начало положено! — сказал Дубтах и снова ударил. Но еще раз отбил его сын страшное копье и снова прозвонил в щит. Тогда направил Дубтах своё оружие в грудь юноши, однако отскочило оно от семи скользких бычьих кож, продубленных и пропитанных жиром, не оставив и царапины. И так длилось, пока силы обоих противников не начали иссякать.

Решил тогда Дубтах поразить сына копьем снизу, ибо знал он грозный и тайный удар ногой.

Поняла это Белая Кошка и испустила свой боевой клич, тот самый, что не мог повторить ни один человек на земле по слабости горла своего. Раздулась она, как огромный шар из чистого серебра, и на каждом волоске ее шерсти повисли крошечные капли огня, а из алого горла ее раздался ужасающий вопль. Застыли на месте все, кто слышал этот крик в доме и в поле, а рыжие молнии отлетели от кошачьей шкуры, по пути диковинно сплетаясь между собой, и накрыли Дубтаха и его оружие мерцающей сетью. Упал он на спину и говорит как будто сквозь морок:

— Не по правде людской поступил ты, сын.

— Я поручился за скотину, а не за учителя моего и друга. Надо было тебе лучше слушать достойную Леборхам, — ответил Кондла и ушел с этого места.

— Он что, теперь умрет? — спросил потом Кондла свою милую Ируйн.

— Не знаю, право. Скорей всего, только проспится, будто с перепою. Хотя может и умереть без еды и воды. Так будет всяко лучше для него, чем если твоя грозная матушка до него доберется, — ответила кошка.

— Благодарю тебя за это, — ответил Кондла. — Много сделала ты для меня за семь лет моей жизни, многим обязана тебе и мать моя Айфе. Не знаю, чем смогу расплатиться.

— Нетрудно мне сказать, чем, — отозвалась кошка. — Знаешь ли ты, что родина моя — не здесь? В стране Винланд появилась я на свет, в Блаженной Земле виноградных лоз, где царит одна лишь правда, где нет ни старости, ни дряхлости, ни печали, ни горести, ни зависти, ни ревности, ни злобы, ни надменности. Весь огнистый род наш — как бы из светлого живого золота, только у детей бывают крапины на шкурке. Ни белизны, ни черноты не знаем мы. Но вот я родилась такой, как ты видишь, и такой же осталась. Малым ребенком взяли меня викинги на свой Корабль Дракона и перевезли через Море Мрака, ибо показалась я им не выродком, а непостижимым чудом. Узнала я позже, что много воевали они с ирландцами, однако был у них обычай — самый лучший изо всех обычаев: во время войны дарить противнику нечто для себя особо ценное. Так я попала в землю твоих отцов. Взяли меня в курган прекрасные существа и вырастили, и живу я теперь так, как мне желанно. Одна беда у меня: нет здесь мужа, чтобы во всем был мне подобен. Некому взять меня за себя и назвать милой супругой.

— Ты хочешь вернуться?

— Некуда мне возвращаться: закрылась настоящая страна Винланд для людского взора.

— Тогда отправимся в другие дальние края и поищем вместе, — решил Кондла.

Однако до того повидались они с Айфе и мужем ее Фергусом, и была всем им от того радость. Снарядили Фергус и Айфе добрый коракль и нагрузили всяким припасом, и в урочный день взошли на него Кондла и его Белая Кошка.

Много дней носило их по волнам, но в конце концов прибило к берегу, что выступал в море, будто большая купа деревьев. Холодом веяло оттуда.

— Это мой край — и не мой, — сказала Ируйн. — Хорошим делом будет начать с него.

Позвала она — не тем голосом, что появлялся у нее в бою, но куда более нежным. Тотчас явился огромный прекрасный кот-самец и стал изгибаться всем телом в игре. Золотистая шкура его была вся, от носа до хвоста, покрыта узором из темных колец, в каждом из которых был такой же кружок, и всё это лилось перед глазами, как бегучая вода в реке.

— Берешь ли ты его? — спросил Кондла.

— Три цвета было у тех, кто родил меня: желтый — чепрака и наружной стороны лап, белый — живота и внутренней части лап, черный — глаз и губ. Лишь такого я смогу полюбить, — ответила ему кошка. — Красив этот муж, но очень уж пёстр и тем выхваляется. Подобает такое холодной змее, а не теплой крови.

Оттолкнулись они от этого берега и поплыли дальше.

Снова видят они землю, песчаную и пустынную. Вдали виднеются коренастые деревья посреди желтого поля, будто злаки полевые либо перезрели, либо давно высохли. Давит с неба жара, будто именно там живут огненные кошки, родня Ируйн.