Павел Буркин - Последний Храм Страница 3

— Хорошо, — отозвалась Мелина. — Значит, обвинили меня в язычестве, вовлечении в язычество Обращенных, организации заговора и опять же вовлечение в него других людей. Прекрасно. Господа темесцы и темесские холуи, благодарю вас. Своим приговором вы подтвердили, что я прожила жизнь не зря. Вижу вашу ненависть по глазам — особенно вон тот, лысый и толстый. Неудивительно. Самим вам страшно восстать и вернуть городу свободу, вот вы мне и завидуете. Но скажите, подняться против захватчиков, душащих наш город — это подлость или подвиг? Насчет язычества. Эрхавен одиннадцать веков поклонялся светлой богине — и это были времена силы и могущества. И три века тут правили вы, такие богобоязненные и лояльные. За эти три века город стал жалкой дырой, куда никто по доброй воле не поедет. И это вполне объяснимо: если вы предали друга, но поверили врагу — иначе и быть не может. Неблагодарность наказуема. У меня нет зла на отца Маркиана, он исполнял свой долг, как я свой. Но вас я ненавижу. И хочу, чтобы однажды темесцы отняли у вас все, что пока вам оставили. Отец Маркиан, я закончила.

— Суд окончен, — устало прикрыв глаза, произнес Маркиан. Члены магистрата были возмущены до глубины души, их душила ненависть — но Маркиан не жалел, что дал осужденной слово. В конце-то концов, она хоть враг, но враг честный и храбрый, а эти… Нет, пока они правят городом, беспокоиться не о чем: не восстанут такие против Темесы. — Увести осужденных.

Через два дня, когда приговор утвердят мирские власти, Лимары навсегда покинут город. В общем-то, рудники — по сути, отложенный смертный приговор. Особенно для этой, Генриэтты. Но Мелина умрет гораздо раньше их и, честное слово, жаль, что не узнает о судьбе остальных. Хорошо, когда нужные полномочия дают в самом начале процесса. Ему самому покидать Эрхавен через две недели — именно тогда прибудет утвержденный в Темесе приемник, а сам он поедет в столицу Конфедерации за новым назначением. Да, для него, отца Маркиана, тоже начинается новая жизнь.

Камера была тесной, сырой и вонючей — хорошо хоть, для женщин отдельная. Не хотелось бы последний день на родине проводить в компании уголовников. После суда хотелось пить, а больше ничего. Теперь уже ничего не изменишь, а ведь Мелины больше не будет. Никогда. Сын вернется на пепелище родного дома, и не найдет в городе ни любимой, ни родителей. А только Дорстага-старшего да того доносчика, как его… И уж они-то будут кататься, как сыр в масле. Да, сейчас Генриетте Лимар даже жалко, что не довелось убить ни одного гада, и пусть тогда никто не смягчил бы наказание, зато она бы знала, что сделала в жизни хорошее. Вот Вантер — тот молодец, сынок рассказывал… Да поможет ему Еди… лучше благая богиня — добраться до Империи.

— Генриэтта, — тихо произнесла Мелина. Камеры в гарнизонной тюрьме не растут, как цветы, и если отдельную камеру для женщин-язычниц все-таки нашли, то одиночек на всех, даже смертников, не напасешься. Да и неплохо напоследок показать счастливо избежавшим костра, что все может измениться. Дай только повод. — Подставь-ка ухо, дело есть.

Хорошо все-таки, что дверь сплошная, из толстых дубовых досок, облицованных сталью. Сразу ее не высадишь, разве что из пушки в упор. Смотровое окошко есть, но сейчас в нем никого не видно, с той стороны темно — стало быть, в коридоре нет никого с факелами. Может, конечно, под дверью затаиться какой-нибудь шпик, в надежде подслушать что-то важное такие могут просидеть в засаде сутки. Но шепот из-за двери не услышишь, даже в зыбкой тишине ночной тюрьмы, готовой взорваться воплями избиваемых. В таких случаях лучше «подсадные утки» — «аресованные накануне язычники», «борцы за свободу Эрхавена», «офицеры ствангарской разведки» и даже «верховные жрицы Исмины в изгнании» — на любой вкус. И, действительно, в перерывах между допросами попадались и такие.

Потому для арестованных, подозреваемых, но еще не преступников, действовало непреложное правило: с незнакомыми — не говорить. Хотя и оно не всегда помогало: разок в камеру к Этьену втолкнули сильно избитого (или искусно загримированного) молодого человека в порванной форме и с пустыми ножнами, один в один похожего на Леруа. Этьен вывел самозванца на чистую воду, но все же не сразу. Кое-что шпион узнать успел. И к Генриэтте подсаживали «мужа», интересовшегося, где спрятаны идолы и когда последний раз приносили жертвы богине. Ну, а к Мелине «Генриэтту», только девчонка сориентировалась быстрее — жизнь тайной язычницы поневоле учит осторожности.

— Хочешь все же узнать, что с остальными? — спросила Генриэтта. — Но я действительно знаю не больше твоего, Мел. Даже если ты — это и правда ты.

— Нет, все, что мне надо знать, я уже знаю. Просто скоро… меня не станет, но кое-что я бы хотела сохранить, спасти от костра. Поскольку ты остаешься в живых, хочу тебе передать самое ценное, что у меня есть.

— А если я — не я? — поинтересовалась Генриэтта. Но любопытство уже проснулось: их ведь обыскивали перед каждым допросом, не считая первого обыска, сразу при аресте. Что ценного можно было сохранить, если твои вещи сотню раз перетряхивали опытные следователи? — И сдам твое сокровище Маркиану?

— Главное, ты остаешься в живых, а я погибаю. Если это останется у тебя, шанс сохранить останется. А если у меня — то просто расплавится в огне, и все.

— А почему не нашли? О чем ты, вообще, говоришь?

— И не могли найти, — усмехнулась Мелина. — Дело в том, что она… живая, ее так просто не найти. Только если на костре, или поп в магии смыслит.

На ладони Мелины что-то сверкнуло. Генриэтта вгляделась и тихонько ахнула: это была крошечная, такая, что помещалась в кулачке, серебряная статуэтка танцующей девушки. Статуэтка была выполнена с необычайным искусством, казалось, в косе видна каждая волосинка, а едва заметные бусинки глаз светятся любовью и озорством юности. На крошечных ручках можно было пересчитать тоненькие кольца браслетов, а пухлые губки сложились в лукавую улыбку. Она казалась бы совсем ребенком, если бы под древним одеянием — Мелина говорила, такое называется талхой, в Аркоте его носят до сих пор, — не выступали аккуратные холмики грудей. Такого чуда Генриэтта еще не видела — она и представить себе не могла, какое нужно мастерство, чтобы изобразить столько подробностей на такой маленькой статуэтке.

— Это Малый идол богини из Великого Храма, — пояснила Мелина. — Последний уцелевший. В нем до сих пор жива Сила. Когда мы ее нашли, она была мне до пояса, а теперь вот… Ее так и не смогли найти, я сама не знаю, почему.

— Может, колдовство?

— Наверное. Словом, ты ничем не рискуешь. Не найдут. Главное, чтобы она сохранилась, а где и как — дело десятое.