Майкл Ши - Богиня за стеклом Страница 3

За ужином Ниффт отыскал местечко рядом с первым капитаном саперов, человеком по имени Кандрос, который еще раньше в немногих ясных словах сумел изложить ему суть проблемы Наковальни-среди-Пастбищ. Пока дело дошло до грога, двое мужчин успели рассказать немало анекдотов и обменяться достаточным количеством философских замечаний, чтобы выяснить, что они друг другу симпатичны. Кандрос был сухощавым человеком хрупкого сложения, немногим менее сорока лет от роду, но с морщинистыми, как у пустынной черепахи, глазами, которые за два последних богатых событиями десятилетия его жизни повидали немало укреплений, фортификаций, осад и баталий. Ладони, завершавшие его жилистые руки, походили скорее на покрытые узлами сухожилий клещи. Эти его большущие, с жесткими, как гвозди, костяшками пальцев лапы, которыми он, казалось, предпочитал вовсе не шевелить, двигались с рассчитанной точностью каждый раз, когда он все-таки пускал их в дело.

– Кандрос, прав ли я, утверждая, что число саперов и инженеров в этой кампании необычайно велико, в особенности с учетом размеров войска в целом?

– Совершенно прав. Предположениям, для осады какого места нас могли нанять, нет конца, но для нападения на любой по-настоящему крупный город нас слишком мало. Кроме того, трудно понять, чем захват какой-нибудь крепости или городка поможет сейчас Наковальне.

– Хотя Старейшины и наняли вас, думаю, что августейшие особы находятся в таком же точно неведении относительно вашего предназначения, как и вы сами.

– Вот и я так понимаю. Старейшины далеко не каждый раз проявляют столь благочестивую поспешность в исполнении распоряжений Смотрительницы Стад. Например, более года тому назад Богиня через своего Оракула объявила, что ее стада вернулись в мир солнца и что – ее собственные слова – они должны быть подле нее все до единого, ибо много-много времени прошло с тех пор, как они покинули ее. Оракул от лица Богини потребовал снаряжения экспедиции для возвращения животных откуда-то с юго-восточного побережья Кайрнгема, где они, очевидно, выбрались на поверхность после длительного погребения в недрах земли. Но Старейшины, по зрелом размышлении, решили, что не стоит идти на громадные расходы для выполнения какого-то туманного приказа.

– Но Богиня, похоже, не помнит зла. Должно быть, вскоре после их отказа она и указала городу путь к недавно от крытой неистощимой рудной жиле.

Движения Ниффта стали настороженными, словно в последнем замечании Кандроса ему послышался какой-то оттенок, смысла которого он не распознал. Капитан задумчиво продолжал:

– Если говорить о вопросах сугубо религиозных, то, на мой взгляд, отцы города проявляют некоторую непоследовательность. Когда в пророчествах Богини содержится хоть малейший намек на возможную прибыль, их благочестивая уверенность в ее всемогуществе не знает границ. Ее тело, хотя и мертвое, странным образом настроено на одну волну с землей и ее самыми глубинными и потаенными недрами, а оракулы из поколения в поколение передают тайну истолкования откровений Смотрительницы, не поверяя ее больше никому. Насчет великодушия Богини ты прав. Сообщение, результатом которого стало невиданное прежде процветание, последовало через неделю после отказа Совета Старейшин удовлетворить ее требование.

Ниффт, глядя на свою кружку, рассеянно улыбался.

– У меня есть предчувствие, – произнес он, – что в нынешнем положении дел города заключена какая-то ирония, которую ты еще не до конца мне раскрыл.

Кандрос согласно кивнул.

– Действительно, человеку, которого создавшаяся ситуация не затрагивает лично, может показаться забавным, что именно невоздержанность Совета Старейшин, стремившегося поскорее нагреть руки на указанной Богиней богатой жиле, и привела к образованию опасной трещины в структуре той самой горы, что угрожает нынче городу.

Ниффт и Кандрос стояли у борта как раз посередине корабля.

– Знаешь, – сказал Ниффт, – как я ни старался себе это представить, все казалось каким-то нелепым. – Глядя на горы, окружающие бухту, в которую входило их судно, и улыбаясь, он покачал головой.

Кандрос кивнул.

– Описания никогда не передают сути.

– Из чего построен этот пирс?

– Из стали или чего-то в этом роде. Его называют Пастушеским Посохом. Он здесь со времен Смотрительницы Стад.

– Пастушеский Посох… А как давно это было?

Кандрос пожал плечами.

– Тогда же, когда образовалась эта бухта, и окружающие ее скалы. Горы, которые ты видишь сейчас, были в два раза выше и во много раз ужаснее на вид.

Посох, выдаваясь на четверть мили в середину бухты, служил становым хребтом целой системы доков. Покатый спуск дна затопил его дальний конец, так что судить о его истинной длине было затруднительно. Несмотря на то что кирпичная кладка и бревенчатые стены увенчивали его и ответвлялись от него в разные стороны, циклопический стержень незамедлительно приковывал к себе внимание, как будто все его окружение было не столь реально, как восходящий к незапамятным временам металл, и потому не имело силы затмить его. Он уводил взгляд наблюдателя к берегу, туда, где покоился его наземный конец, встроенный архитекторами в основание внушительной городской стены. Но, достигнув берега, взгляд вновь невольно выказывал пренебрежение к благородным пропорциям каменных сооружений Наковальни-среди-Пастбищ, притянутый горами, полукружием охватившими город.

Кандрос не обладал склонностью к причудливым оборотам речи, и его определение этих гор вполне отражало их суть: они были ужасны. Вся Южная Шпора представляла собой один громадный кусок чрезвычайно богатого железом камня в две сотни лиг длиной, гигантские округлые утесы которого были обращены к бурным волнам Агонского моря. Дожди и ветер долго точили и терзали эти скалы, но нигде не удалось им нарушить общую гладкость могучей стены. Однако там, где теперь расположилась Наковальня-среди-Пастбищ, в камень вгрызалось что-то куда более мощное, чем приливы и ветра: оно выдолбило подкову гавани, высекло нишу, в которой укрылся город, изжевало самые опоры континента, превратив их в горы, острые, как костяные осколки, которые, подобно лучам, расходились в разные стороны от полукруга бухты, вдаваясь на шестьдесят миль в глубь континента. Их устрашающе крутые склоны взмывали на две и более мили вверх от самого порога моря. Между голыми, обглоданными пиками не было никаких соединений. Вся эта толпа каменных калек наводила на мысли о бедствиях и страдании.

Ниффт сказал:

– Помню, несколько лет тому назад я видел одно поле сражения. Линия фронта прошла через него двумя неделями раньше, и в том бою полегло много кавалеристов. Дело было как раз посреди лета, жара стояла отчаянная. И все это поле, многие акры земли, было покрыто завялившимися на солнце трупами, конскими и человеческими, так что только скрюченные ноги торчали в разные стороны.