Питер Дэвид - Путь к рассвету Страница 3

Не то чтобы он прямо в этом признался, нет, конечно. Да, иногда бывает так, что он прямо бросает мне вызов, но каждый раз он делает это очень вкрадчиво, а затем со всей поспешностью дает задний ход. Для человека, облеченного такой властью и влиянием, он, без сомнения, очень труслив. Это раздражает меня.

Мне даже самому интересно, почему это раздражает меня. Я должен бы благодарить свою ошибочно именуемую счастливой звезду за то, что у Дурлы нет того духа истинной отваги, воодушевляющего подлинно великих людей на их свершения — иначе ничто уже не смогло бы остановить его. Но хвастуном и задирой Дурла остается и по сей день, а хвастуны и задиры — это всегда трусы. Возможно, он и сумел очень высоко подняться по иерархической лестнице нашего общества, но поднимись хоть до небес, нельзя уйти от самого себя.

Итак:

Я шел мимо апартаментов Дурлы, и услышал некий звук, который показался мне сдержанными всхлипываниями, раздававшимися изнутри. Я насторожился: как ни смешно, но ничто из пережитого так и не смогло до конца истребить во мне остатки прежнего галантного кавалера, каким я когда-то был. Меня с обеих сторон сопровождали гвардейцы, что, в общем-то, в порядке вещей. И кроме того, со мной шел мой помощник, Дунсени. Дунсени, старинный, но не стареющий, слуга Дома Моллари, ростом он в свое время был чуть выше меня, но с годами стал несколько сутулым, словно его тело чувствовало себя обязанным воздать должное годам, сменявшим друг друга. Тем не менее именно он первым услышал звук, на одно биение сердца раньше, чем я. И именно то, что он замедлил шаг, и заставило меня насторожиться.

— Похоже, там какие-то проблемы, — заметил я, услышав звуки плача. — Как ты полагаешь, не стоит ли мне вмешаться?

— Не знаю, Ваше Величество, — сказал Дунсени, и тон, которым это было произнесено, яснее ясного ответил мне: «Да».

— Мы можем уладить этот вопрос, Ваше Величество, — предложил один из двух гвардейцев, охранявших двери в апартаменты Дурлы.

— Вы? — возразил я скептически. — Вы улаживаете вопросы, стреляя в них из своих бластеров. Это вовсе не критика, а просто наблюдение, так что, пожалуйста, не принимайте близко к сердцу. Я вовсе не хочу оскорбить достоинство тех, кто умеет хорошо стрелять. Но в то же время я уверен, что в данном случае требуется не выстрел, а мое личное вмешательство.

— Ваше личное, Ваше Величество? — переспросил один из гвардейцев.

— Да. Мое личное. Так, как это происходило во времена, когда другие еще не делали за меня всю мою работу, — не считая нужным давать более подробные комментарии, я вошел, не постучав и не позвонив в колокольчик.

Войдя, я оказался в богато украшенной приемной, заполненной скульптурами. Дурла, должно быть, очень постарался, чтобы всем продемонстрировать наличие у себя художественного вкуса. Я шел словно по музею, а не по людскому жилищу. В дальнем конце приемной был высокий балкон, с которого открывалась живописная панорама города. Из окон моего тронного зала и то открывался не такой красивый вид.

На балконе, облокотившись на перила, стояла Мэриэл, и на миг мне показалось, что она намерена спрыгнуть с него. Обычно ее лицо всегда можно было предъявлять как образец изящества при использовании косметики, но в данный момент тушь потоком стекала с ее ресниц. Размазавшись, косметика оставила на ее щеках неровные полосы синего и красного цвета, что придавало лицу Мэриэл вид штормового неба в полдень.

Увидев меня, она ахнула и предприняла слабую попытку утереть лицо. Но получилось только хуже, поскольку цветные следы косметики выглядели теперь так же гротескно, как у разрисованной старой ведьмы из театральной постановки.

— Я… Я извиняюсь, Ваше Величество, — в отчаянии сказала Мэриэл, видя, что все ее попытки привести себя в порядок безнадежно провалились. — Разве у нас… Я не ожидала сейчас гостей…

— Успокойтесь, Мэриэл, — сказал я. Я вынул платок из внутреннего кармана своего блестящего белого камзола и вручил ей. К слову, не могу не сказать вам, насколько я презираю традиционное белое императорское облачение. Майкл Гарибальди, мой давнишний сослуживец по Вавилону 5, увидев меня в нем, однажды выразился: «Человек-мороженое». Не знаю точно, что он имел в виду, но сильно сомневаюсь, что это было что-нибудь лестное. Не могу, впрочем, его за это винить; если непредвзятым взглядом посмотреть на меня со стороны, слишком мало что можно было бы счесть достойным похвалы.

— Успокойтесь, — повторил я. — Никакой встречи назначено не было. Просто я проходил мимо и услышал, что кто-то здесь явно сильно расстроен. Конечно, там, — и я указал жестом на панораму города, — очень много расстроенных людей, и я не могу утешить каждого из них в отдельности. Но ведь, по крайней мере, я могу помочь тем, кто находится в этих четырех стенах, да?

— Это очень любезно с вашей стороны, Ваше Величество.

— Оставьте нас, — велел я гвардейцам. Дунсени, само воплощение правильного поведения, тактичности и здравого смысла, без напоминаний остался ждать меня в коридоре.

— Оставить вас, Ваше Величество? — гвардейцы явно были полны недоумения и даже подозрительности.

— Именно так.

— Но Премьер-министр Дурла приказал нам не отлучаться от вас ни на шаг, ни при каких обстоятельствах, — сказал один из гвардейцев. Я не стану тратить время на описание его особых примет, за отсутствием таковых, но увы, не обойтись без того, чтобы вообще не сказать о моих гвардейцах хоть пару слов. Они представляют собой что-то вроде однородной массы. Вышеупомянутый Мистер Гарибальди назвал их «Бригада долговязых жокеев»[4], если не ошибаюсь. Я не более сведущ насчет термина «долговязый жокей», чем насчет «человека-мороженого», но не могу не признать, что Мистер Гарибальди определенно умеет красочно выражать свои мысли.

— Ваша верность приказам похвальна, — сказал я.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— И все же, вы упустили две вещи. Премьер-министра Дурлы сейчас здесь нет. А я есть. Поэтому убирайтесь отсюда, пока я не приказал вам арестовать самих себя.

Гвардейцы нервно переглянулись и сочли за лучшее торопливо выйти в коридор. Я вновь переключил свое внимание на Мэриэл. К моему удивлению, оказалось, что она слегка улыбается. И даже тихо смеется.

— «Арестовать себя». Очень забавно, Ваше Величество.