Диана Дуэйн - Визит к королеве Страница 3

Пейтел двинулся туда, куда указывала стрелка, с гримасой снова перехватив пакет из левой руки в правую, и свернул налево, к платформе Западной линии…

Темно. Почему вдруг стало так темно?

Отключили электричество, — подумал Пейтел. — Но ведь вестибюль должен быть освещен… — Он обернулся, и…

Первое, что обрушилось на него, был запах.

Боже мой, что же это? Канализацию, что ли, прорвало?

Понять ничего было невозможно. Пейтел ничего не видел. Он снова повернулся и сделал несколько неуверенных шагов вперед. С полом произошло что-то странное — он пружинил и хлюпал под ногами…

И тут неожиданно снова откуда-то пробился свет — жидкий серый свет пасмурного утра. Несколько капель дождя упали на Пейтела даже здесь, в туннеле метро, — должно быть, их занес холодный ветер. Какая-то часть сознания Пейтела никак не могла вырваться из замкнутого круга мыслей: «Как, черт возьми, сюда может попадать дневной свет — я же в пятидесяти футах под землей?» и «Что это за запах?», но эта часть была, казалось, где-то далеко, словно разум, принадлежащий другому человеку. Больше Пейтела занимало то, что лежало прямо перед ним. Улица, освещенная тусклым светом серенького дня, дома, теснящиеся друг к другу, по обеим ее сторонам, и эмалированная металлическая табличка на кирпичной стене с надписью «Куперс-Роу» — это все было правильно: факультет прикладной математики находился как раз в конце Куперс-Роу, на углу Джури-стрит, и именно туда должен был попасть Пейтел после встречи с Сашей. Однако на улице почему-то не было тротуара, да и мостовой почти не было видно: ее покрывала густая коричневая грязь — источник того самого ужасного запаха.

Должно быть, все-таки прорвало канализацию, — говорила оптимистичная часть рассудка Пейтела, упорно игнорируя то обстоятельство; что он каким-то образом неожиданно оказался стоящим на улице, а не на платформе метро.

Пейтел медленно двинулся вперед, стараясь не увязнуть в грязи. Это ему не удалось — мерзкая жижа залилась сверху в его кроссовки.

Их же придется теперь выбросить, а куплены они всего три недели назад. Как, черт побери, я объясню это маме? — подумал Пейтел. Хлюпая и скользя, он вышел на угол Куперс-Роу и Тауэр-Хилл и посмотрел направо, в направлении станции метро «Монумент».

Станции метро на месте не оказалось. По обе стороны улицы, там, где должны были бы выситься многоэтажные здания, лепились друг к другу старые трех-четырехэтажные дома. Уличного движения тоже не было, вернее, вместо машин и по Байуорд-стрит, и по Тауэр-Хилл ехали экипажи — экипажи, запряженные лошадьми! Копыта коней глухо стучали и чавкали. Пейтел покачнулся и автоматически переложил пакет из правой руки в левую. Сделав еще шаг вперед, он отвернулся от экипажей — нечего на них смотреть, это же бессмыслица! — и взглянул на Тауэр.

Тот по крайней мере оказался на месте: огромный квадрат внешних стен, повторяющий контур холма, ничуть не изменился, угловые башенки, как всегда, уходили ввысь, флюгера на них вертелись и скрипели под порывами ветра с реки, — того самого ветра, который обрушивал на Пейтела волны миазмов и бросал капли дождя, холодного и нудного, ему в лицо. Ветер трепал волосы Пейтела и норовил забраться под куртку. Немногие деревья, росшие на несуществующем тротуаре, раскачивались и стучали голыми ветвями. Голыми. Это было неправильно — стоял еще только сентябрь. И другие предметы раскачивались тоже…

Отвлеченный от своих мыслей замеченным движением, Пейтел посмотрел вдоль Лоуэр-Темз-стрит туда, где река делала поворот.

Лес, — подумал он, но тут же отверг эту мысль как чистый идиотизм. Никакие деревья не могли бы быть такими прямыми, лишенными ветвей, кроме двух или четырех перпендикулярных стволу и расположенных у самой вершины… да и не могли бы деревья расти так близко друг к другу. И не могли бы деревья так одновременно наклоняться под порывами ветра — целиком, начиная от корня. Не деревья, а мачты — мачты пятидесяти, семидесяти, ста кораблей, стоящих на якоре вдоль причала. Вода и ветер упорно пытались сдвинуть корабли с места, и контуры голых мачт, ясно вырисовывающиеся на утреннем небе, качались, качались чуть вразнобой под аккомпанемент тихого скрипа, который Пейтел слышал даже на таком расстоянии — причал находился примерно в четверти мили от того места, где он стоял. Оттуда же доносились и человеческие голоса — люди, занятые погрузкой и разгрузкой, перекрикивались между собой. Слов Пейтел разобрать не мог — их заглушал ветер, заставляющий стонать мачты кораблей.

Стон проник внутрь Пейтела, начал звучать все выше и выше, заставил его задрожать и пошатнуться. Ручки пакета выскользнули из пальцев Пейтела, но он этого не заметил.

Прямо перед Пейтелом появился вышедший из-за угла человек, взглянул на него и открыл рот, чтобы что-то сказать…

Пейтел подпрыгнул на месте, собираясь убежать, но расстроенные чувства сыграли с ним скверную шутку — вместо этого он кинулся к незнакомцу. Странно одетый человек в панике попятился, споткнулся и упал, потом с неразборчивым криком выбрался из грязной лужи и обратился в бегство. Пейтел тоже побежал — на этот раз не перепутав направления. Он бежал той же дорогой, что пришел, разбрызгивая в стороны грязь, бежал молча, несмотря на то что в голове у него раздавался странный визг, бежал от безумия к свету и — сам не зная, как ему это удалось, — оказался под голыми лампами, освещающими белый кафель станции метро. Там он рухнул на пол, все еще не проронив ни звука, хотя звон и вопли в его уме продолжались, красочно выражая те чувства, которых не могли выразить разрывающиеся на части легкие.

Позже эти вопли иногда вырывались на свободу: в середине ночи или в серый час рассвета, когда сны особенно правдоподобны, заставляя родителей Пейтела испуганно вскакивать, а его самого замирать в кровати, обливаясь потом и дрожа, не в силах вымолвить ни слова. После нескольких лет посещений психотерапевта, который так и не сумел обнаружить причину болезненных явлений, — воспоминания о случившемся были немедленно и полностью похоронены в подсознании, — и несколько чрезмерного приема транквилизаторов ночные вопли прекратились. И все же когда через много лет Пейтел с женой и детьми переехал жить в деревню, он всегда испытывал странное беспокойство, оказавшись зимой в сумерки в лесу. Голые ветви деревьев в сумраке наступающей ночи, качающиеся под ветром, будили какое-то глубоко запрятанное воспоминание, и Пейтел в течение нескольких часов только молча дрожал. Ни Саше, ни родителям, да и вообще никому не мог Пейтел объяснить, что случилось с его экземпляром «Научной энциклопедии Ван Ностранда». Родные и друзья Пейтела решили, что на него напали и ограбили, а может быть, и подвергли насилию, поэтому с ним случившееся старались не обсуждать. Они были не так уж далеки от истины, хотя что касается характера насилия, то тут они не могли бы ошибаться сильнее.