Лилия Баимбетова - Единорог Страница 3

Так этот мужчина и звонки начались одновременно. Одновременно! Вот тут-то я испугалась по-настоящему.

Все это так нелепо. Почему, почему, почему я должна бояться?! Год назад, когда они умерли, я думала, моя жизнь рухнула. Но как-то я сумела ее отстроить за этот год. И вот все начинается сначала.

Почему я должна бояться?

Это странно, но теперь я понимаю, что всегда пряталась от жизни. Я забивалась в какие-то рамки и боялась высунуть нос из своей добровольной тюрьмы. Я сама огра-ничиваю свою жизнь. Я стараюсь сделать ее более предсказуемой. Может, это из-за ро-дителей, из-за непредсказуемости ИХ жизни. Быть может, от такой, от непредсказуе-мой жизни я просто устала. Или я просто тупая ограниченная трусиха. Я боюсь — жить. Никогда бы не подумала.

Нет еще и пяти вечера, а небо на востоке уже окрасилось розовым отсветом, ко-торый бросает заходящее солнце. Все прозрачно-бело-розовое и напоминает нежней-ший воздушный крем или что-то еще столь же нежное и сладкое. В зените небо сине с отливом в фиолетовый, на востоке чуть-чуть тронуто розовым, только дым, вертикаль-но поднимающийся из трубы, окрашен сильнее, уже с оттенком красного. Всегда мне хотелось быть художником, всегда. Но какое там, ведь Лера боится жить!

Деревья покрыты инеем, но в вечерних тенях кажутся синеватыми или розова-тыми, ни капли белого в них нет. Переплетенье их ветвей на фоне розово-бледного не-ба похоже на груды кружева — та же тонкость, отчетливость и неразбериха.

Так вдруг ударили морозы, но на зиму отчего-то не похоже. С кленов иней поч-ти сошел, лишь верхушки и светло-коричневые грозди крылаток покрыты белой глазу-рью, а остальные деревья все стоят в седине и от этого кажутся ненастоящими. Помню, в детском саду мы рисовали зиму на необычной синей глянцевой бумаге, и воспита-тельница учила нас рисовать снег на ветках. Вот что напоминает мне эта картина за ок-ном. И еще она напоминает мне открытку, которая была у меня когда-то. Открытка бы-ла польская, очень красивая, на ней нарисован был зимний пейзажик, белое и коричне-вое, а сверху деревья, дома и снег были покрыты блестками. Блестки были сухие, ост-рые и отваливались от открытки. Вот что напоминает мне эта картина за окном.

В зиме есть что-то ненастоящее. Словно в ветке, к которой приклеены крошки пенопласта, изображающие снег. В зиме есть что-то… непохожее на жизнь. Отсутствие красок, звуков и запахов, мороз, ломкость воздуха. Будто ты в морге. Или это мне про-сто кажется оттого, что я готова умереть, сейчас, сегодня, сию секунду. Может быть. А может и наоборот, мне хочется умереть, потому что от зимы веет смертью, потому что она заражает меня этим ощущением. Я не знаю. Не знаю. Я боюсь жить, это правда. Жизнь с ее болью и страхом, с ее бесконечным страданием, эта жизнь пугает меня. До смерти родителей я жила как во сне, и тем больнее было мое пробуждение.

Вечер. Точнее уже ночь. Точнее, уже завтра, просто я заснуть не могу.

Когда я поднималась по лестницу, мне встретился Саша Новоселов. Он меня пригласил на день рождения. Смешно, как давно я его знаю, он же живет прямо подо мной, но на дне рождения я у него до сих пор не была. Я сначала стала отказываться, но потом пообещала зайти. Вообще-то, я просто пообещала, идти не собиралась, но потом мне стало так невыносимо сидеть дома одной, что я пошла.

Саша, конечно, гораздо старше меня, ему под сорок, но парень он компаней-ский. Я справляла у него прошлый Новый Год, это было после смерти родителей, и мне было тогда так паршиво. У Саши собирается куча народа, и в прошлый раз все было очень мило и весело. Люди собираются самые разные, и молодые, и постарше, и все веселятся до упаду. В общем, я пошла. Теперь я так рада, что пошла. Странно даже ду-мать, что я могла бы не пойти и просидеть весь вечер дома. Теперь странно думать, что я могла не встретить Валеру.

Квартира у Новоселова такая же, как у меня, четыре комнаты. Гостей было че-ловек тридцать. Когда я пришла, веселье было в самом разгаре. Оглушительно играла музыка. За накрытым столом сидели человек пять или шесть, остальные танцевали или просто стояли группками и болтали. В подарок я принесла книгу о рыбалке, взяла из папиной библиотеки, какой-то там раритет прошлого века. Саша на нее давно зуб то-чил, он заядлый рыбак. Он очень обрадовался и повел меня знакомиться с неким "мо-лодым человеком", буквально потащил, хоть я и сопротивлялась изо всех сил. "Моло-дой человек" оказался высоким чернявым парнем, звали его Шамиль, он работает про-граммистом у Саши на фирме. Саша, видно, решил, что меня обязательно нужно раз-влекать — ну, а как еще развлекать девушку? И Шамиль честно пытался, но мне было скорее скучно. Я не умею веселиться, наверное. Все эти танцы, выпивка и анекдоты ос-тавляют во мне лишь ощущение скуки. Мы выпили шампанского, поболтали немного. Танцевать я отказалась. Кончилось тем, что от шампанского у меня разболелась голова, и я вышла на кухню.

Здесь было темно. Через открытую форточку вливался свежий морозный воздух — хорошо-то как! Я стояла, опершись локтями об холодный подоконник, и смотрела в окно, а там наступила уже ночь, и улица была бархатно-черной, только в доме напротив горели несколько окон. Хорошо, в общем, было. Такое отдохновение для глаз и сердца. Я все смотрела вниз, а потом подняла глаза и засмотрелась на звезды — звездная была ночь! Здесь уж я, конечно, абсолютный профан, я уж и так смотрела, и этак, все пыта-лась понять, на Большую Медведицу я смотрю, или мне это только кажется от избы-точного невежества. А потом вдруг так бесцеремонно зажегся свет, я аж вздрогнула, и в кухню кто-то зашел.

Я повернулась, не стоять же к человеку спиной. Это был невысокий худой па-рень в темно-серых брюках и синей рубашке. Русые волосы, стриженные очень корот-ко. Он доставал что-то из холодильника, и в первый миг я увидела лишь согнутую спи-ну в свободной рубашке и серые костюмные брюки с задним карманом на пуговице. Он выпрямился, держа в каждой руке по бутылке шампанского.

О-ля-ля. Как объяснить это ощущение? Я не знаю. Я буквально не сводила с не-го глаз, он, наверное, подумал, что я не в себе. А я — я сразу почувствовала, что нечто необычайное вошло в мою жизнь, то, чего в ней не было до сих пор и чего не должно было быть. Я кожей почувствовала, что это — человек настолько мне чуждый, что будь он инопланетянином, он не мог быть более далек от меня, чем теперь. А так — ничего особенного. Очень худое лицо. Бледная кожа обтягивает скулы — словно шелковистая ткань, другого сравнения даже подобрать не могу. Лицо невыразительное совершенно, такое, впрочем, часто можно встретить у блондинов.

Он поставил обе бутылки на стол. Слегка откинул голову. И взгляд такой оцени-вающий. А потом этот парень улыбнулся слегка, одним углом рта и сказал: