Михаил Пузанов - Перекресток: недопущенные ошибки Страница 3

Последний император, Алиас, правил около полусотни лет. При нем империя разрослась как никогда, но и кровавое безумие, творившееся в ней, разрослось не менее. Алиас правил огнем и мечом: какие-то вольные города уничтожили полностью в горячке непрекращающихся войн, другие признали власть самозваного императора и тем самым сохранили жизнь. Вот только жизнь эта оказалась страшнее смерти: горожан от мала до велика обложили непомерными податями, а тех, кто встречал сборщиков дани с оружием или без платы, немедленно убивали. Просто убивали: никаких ссылок, никаких тюремных заключений. Заодно, чтобы избежать закономерной смуты, отправляли на тот свет и всех ближайших родственников бунтаря — так спокойнее.

В те дни даже старейшины Маскара с опаской поглядывали на северо-восток, где располагалась столица империи — великосветский Карад-Дум. Оттуда пришла Чума на мирные земли, и судьи впервые почувствовали бессилие, не знакомое "хозяевам жизни". Казалось, в Алиасе во всей полноте раскрылось наследие варваров, некогда обрисовавших первые контуры зарождающейся империи… А потом история правления беспощадного императора неожиданно прервалась. Непостижимая смерть: императора обнаружили мертвым в своих покоях, а его сердце навеки упокоила стрела из нетающего льда. Не просто лед — чистейший, напоминающий хрусталь, будто бы кто-то специально заморозил процеженную через тысячу сит воду…

Так уж вышло, что Мирон знал, кто совершил дерзкое и загадочное убийство. Но он предусмотрительно молчал, понимая, чем могут обернуться эти познания. Естественно, Мирона могли обвинить в пособничестве убийцам, а потом в общем шуме, вызванном дележом империи между генералами, потихоньку казнить. Но даже не это казалось юноше самым страшным… А что может быть ужаснее смерти для цивилизованного варвара? Только долгая, мучительная и позорная смерть, обрекающая весь род преступника на всемирное презрение и несмываемый позор. Такой смерти в Иезекиле достойны были, пожалуй, лишь насильники и колдуны: первым живьем распиливали череп и заливали мозг кузнечной кислотой, вторых же приковывали к широкой каменной плите и поэтапно отрубали им части тела, начиная с пальцев на ногах и заканчивая головой. В первом случае преступники чаще всего умирали от разрыва сердца раньше, чем верхняя часть черепной коробки отделялась от тела, во втором — человек оставался жив вплоть до отсечения головы. Палачи вовремя прижигали отрубленные части тела, не позволяя преступнику раньше времени погибнуть от кровотечения. Правда, существовала еще чуть менее страшная, чем две вышеназванные, казнь для предателей крови, но о ней вспоминать и вовсе не хотелось.

Сейчас именно вторая смерть грозила Мирону… История это была сложная и запутанная, много неясного и непонятного оставалось в ней даже для самого юноши, но если бы она открылась, сына верховного судьи Маскара могла ожидать только эта кара. И не помогло бы даже слово отца — Мирона разрубили бы на кусочки, а потом всю его семью отправили в ссылку на пустоши, простирающиеся к северу от Иезекиля.

Мирон — невысокий, но крепко сложенный юноша, о таких нередко говорят: "ногами в землю врос — не сдвинешь". Длинные, соломенного цвета волосы: идеально прямые, завершающиеся на уровне плеч острыми клиньями, чем-то напоминающие листья молодого северного клена. Раскосые, грустные глаза, постоянно меняющие цвет: обычно темно-серые, подернутые туманной пленкой. Такие глаза встречаются у стариков, утомленных жизнью и выпавшими на их долю испытаниями, но никак не у двадцатидвухлетних юношей. Почти прямой нос, только небольшая горбинка нарушает идеальность линии. Каемка жестких волос, наподобие клиновидной бородки, завершающая округлый, но твердый, выступающий вперед подбородок… Мускулистые, покрытые сеткой ярко-алых сосудов руки сцеплены крестом на груди, ноги будто вросли в землю — носки смотрят в разные стороны — сложно представить более устойчивую позу. А вот голова слегка опущена, будто и не смотрит на море, а думает о чем-то. Устойчивость, человек-скала, внутренне слишком старый, чтобы быть таким молодым, внешне — слишком молодой, чтобы быть таким старым внутри. На деле, весной Мирону исполнилось всего лишь двадцать два года. И именно последние два года жизни доставили сыну верховного судьи Маскара больше всего неприятностей. Хотя… Начались эти самые неприятности задолго до его двадцатилетия, иногда юноше даже казалось, что начались они раньше его рождения — в прошлой жизни. Он не помнил, кем был прежде, но чувствовал, что Кем-то наверняка был, Кем-то, несущим неподъемную, давящую на плечи, удушающую ответственность. Такая вот незадача: жизнь ушла, а гнетущее давление — осталось.

Сейчас, стоя на скале, возвышающейся над погребенным в морской пучине Маскаром, Мирон ни о чем не сожалел. Он вообще терпеть не мог тех, кто сожалеет о прошлом и, особенно, — о совершенных поступках. «Рваные» соломенные волосы юноши трепал резкий ветер с моря, а руки приятно холодили капли влаги, принесенные все тем же зефиром. В отличие от остальных жителей города, он знал, чем вызван гнев жителей океана.

— Мирон…

Его имя произнесли тихим и шипящим голосом, который мог принадлежать только одному существу, живущему в пределах империи. Существу, благодаря которому сын старшего судьи остался ныне жив, но по вине которого в Иезекиль пришел хаос. И не ответить этому существу, обозлиться, проклясть — означало бы разорвать союз, с таким трудом заключенный между противостоящими Алиасу и его дочери гражданами империи и морским народом.

— Здравствуй, Леди Кайлит. Твое присутствие здесь говорит о том, что внизу все уже окончилось.

— Вы правы, князь Мирон. Маскар уничтожен, из горожан мало кто остался в живых. Те, кто имели на это право.

— А кто это решает?! Хотя, нет, не важно — не тот случай, когда можно рассуждать о праве судить… Мои родители?

— Отец — мертв, мать — как ты и просил…

— Спасибо, Кайлит. Я могу закрыть глаза на смерть человека, которого за последние годы жизни совершенно помешался и убивал невинных сотнями, но ее жизнь…

— Воды и так уже слишком многое забрали у твоей семьи, князь, — Королева морского народа, больше напоминающая морского дракона, в свою очередь похожего на гигантскую змею, склонила голову перед Мироном.

— В смерти моей сестры морской народ не виноват. В этом я поверил тебе, а значит, не могу обвинять жителей вод в убийстве. Не могу сказать, Кайлит, что доверяю тебе безоговорочно и во всем, но… — В этот момент глаза сына верховного судьи озарила вспышка накопившегося к двадцати двум годам непомерного гнева — серо-голубое пламя, беспощадное, безжалостное, колючее, — …лучше уж доверять тебе, чем людям!