Иулсез Клифф - Одна сотая секунды Страница 3

Мы оказались очень разными, даже слишком. По крайне мере, попытка познать друг друга через секс взорвалась бурной и неконтролируемой взаимной ненавистью. Вопреки ожиданиям, эта ненависть пронзила каждого из нас раскаленным прутом, выжгла что-то лишнее, а затем сама выгорела и рассыпалась прахом, оставив после себя яркую и опять же — взаимную — влюбленность. Как это ни смешно, но и влюбленность очень быстро истлела. Вызвало ли это сожаление, слезы печали? О, нет, ничего подобного, ибо что могла значить какая-то мелкая вспышка гормонов, когда над нашими душами властвовала, да и властвует по сей день истинная и неразменная любовь.

Я люблю камни. Больше, чем людей, чем деньги, чем все удовольствия жизни. Нет, я не геолог, я не ювелир, я даже не специалист. Наверное, я действительно немножечко гений, потому что слышу, чувствую, замечаю в блеске отточенных граней, в множащейся глубине обработанного минерала не просто душу мастера, не просто историю, то полную завихрений и трагедий, то ровную, как накатанная дорога, а что-то особенное, личностное, куда более живое и осязаемое, чем души окружающих меня людей. И мне порой достаточно просто подержать в руках тот или иной камень, даже взглянуть на его фотографию, чтобы уловить в переливах цвета, в отблесках ту особую животрепещущую струнку, на которую я непроизвольно откликаюсь всем сердцем, всей своей сущностью. О, да, я очень отзывчивая натура, чего уж тут скрывать, и моя отзывчивость не позволяла и не позволяет мне оставаться равнодушной, она гонит спасать брошенные на произвол судьбы великолепные ожерелья и напоенные особой магией браслеты. Она шептала, и я не без изящества освобождала кольца, игриво выносила диадемы, видела в своих снах каменные цветы и золотые стебли, дымчатые глаза и печальные аквамариновые слезы, горделивую роскошь бриллиантов и огненную страсть рубинов.

Я никогда не ошибалась, даже в начале своего пути. Не это ли истинная взаимность и преданность?

Помню, как-то один долговязый парнишка, только-только начавший осваивать азы ювелирного искусства, поинтересовался: «Как ты это делаешь?».

Я, без лишней скромности томно на него взглянула сквозь завесу своего огненного водопада, нацепила на лицо улыбку Моны Лизы и чуть повела плечом, выражая этим жестом некоторую растерянность и смущение. Право, ну не буду же я делиться своими сокровенными козырями с кем-то случайным?

Андрей тоже не удержался, один в один повторив вопрос того парнишки. Но в этот раз фокус не прокатил, его рука очень бережно провела по моей щеке, его уста исторгли то, отчего я едва не подавилась собственной слюной:

— Не ври мне. Если соврешь — выброшу из окна.

Не знаю, что именно — этот мягкий жест, или внезапно остекленевшие глаза, но что-то позволило мне тут же уяснить, что именно так оно и будет.

Правда, мне удалось не раскрыть своего маленького преимущества и Семенову, заключавшемуся в умении отличать истинное от ложного, натуральный камень от подделки.

Андрей, Андрей… кто ты, на самом деле? Три с половиной года, а я ведь так и не смогла распознать, какой кристаллической решеткой ты наделен, какой сингонии подвержен твой дух, в каких метаморфозах спрессовался твой характер. Андрей стал для меня еще одним камнем. Каким? На этот вопрос не было ответа. Я долго перебирала в уме все известные названия и образы, но так и не смогла остановиться на чем-то конкретном. Нежный ли ты турмалин или бесподобно ограненный алмаз? Задумчивый раухтопаз или теплый янтарь? Глубокий изумруд или великолепный топаз? А, может быть, переменчивый александрит? Нет, нет у меня подходящего сравнения для этого интеллигентного, скромного, чувственного и очень доброго внешне человека. О, эта доброта, этот согревающий огонь карих глаз и всегда чуть смущенная улыбка, эти обворожительные лучики, разбегающиеся от уголков глаз, этот платиновый проблеск в жестких коротко стриженных волосах… В тебя влюблялись все, а ты, не замечая, или делая вид, что не замечаешь, продолжаешь кротко идти дальше, на встречу со своей истинной любовью.

Или любовь не одна, их две?

Мне даже сейчас стыдно признаться в этом, но я до сих пор так и не поняла, кто же ты — химик, по уши влюбившийся в биологию, или все-таки биолог, закрутивший бесконечный роман с химией. Нет, не знаю. Ты не сказал, а я, наученная, не стала лезть с расспросами. Но эти две женщины, эти две немолодые дамы оказались в твоих руках столь страстными, столь покорными твоим стремлениям, что начали, может быть и не сразу, но все же начали оголять свои интимные тайны, делиться с тобой чудесами из потаенных чуланов, обнажать недоступные никому более секреты. И ты, способный аспирант, ведомый ими, сначала вроде как и повернул к дверям ближайшего института, чтобы блеснуть в научном обществе неординарным талантом, но остановился едва ли не на полпути. Что тебя остановило, бог микроскопов и лабораторной посуды? Кто шепнул тебе особое слово, король стерильности и точности? Не знаю, может быть, твоя не отмершая практическая жилка, так кстати намекнувшая, что одно лишь признание на хлеб не намажешь. Да и, откровенно говоря, до того признания было еще сколько десятков лет? И мне представляется, дорогой мой и загадочный шеф, что одним погожим днем ты повертел в руках собственные заметки, полистал исписанные убористым почерком страницы дневников, оценивающе остановил взгляд на цветных кляксах в чашках Петри, и что-то уловил особенное, столь же яркое и манящее, как солнечные блики на стенках колб и пробирок. И это что-то, именно оно поведало неявными образами, неоформленными фразами, о том, какие иные, интересные и приносящие желанный шелест купюр, перспективы открываются перед твоим гением…

Наверное, я слишком долго молчала и слишком глубоко погрузилась в размышления, потому что следующие слова потребовали от меня некоторых усилий, чтобы вернуться в реальность и сообразить, о чем идет речь.

— Я пришлю данные клиента. Следующего. Он тебе должен понравиться.

— Присылай, — я присела на стул перед компьютером, шевельнула мышкой, пробуждая ото сна свою верную машину. Растворилась чернота экрана, явила открытую на поиске вкладку браузера. — И не только данные.

— Разумеется, — легкий смешок в трубку, — я же говорю, тебе понравится.

— Жду.

Посыпались короткие гудки. Не в привычках Андрея было прощаться в традициях современного общества.

Да… тогда, когда два пути перехлестнулись на шикарной по виду и пустой по сущности пьянке в ресторане по поводу очередного успешного поворота в бизнесе Вишнева, пролилось немало слов, прежде чем выяснилось, что одну приманили драгоценности, а другого деньги. Но, тем не менее, переговоры, сопровождаемые обжигающим дыханием и легким дрожанием тончайшей иглы инсулинового шприца, начали приносить свои первые плоды.