Денис Юрин - Время мушкетов Страница 30

Внезапно похолодало. Порыв стылого ветра больно хлестнул Кюсо по залитым кровью щекам и колыхнул ветку, на которой висел Онвье. Конечности висельника задергались в безумной пляске, однако выжившего разведчика таким зрелищем было не напугать. За пятнадцатилетнюю службу Короне он видывал и не такое. Иррациональный, животный страх, возникающий каждый раз, когда старуха-смерть проходит рядом и задевает тебя краешком своего савана, переполнявшие душу и рьяно рвущиеся наружу эмоции и даже собственные страдания Кюсо, которые с каждым мгновением становились сильнее и сильнее, не могли нарушить минуты молчания, печального момента прощания с боевым товарищем, с тем, с кем бок о бок нес службу долее пяти лет.

«Как его звали?! Ну как же его, черт подери, звали?! Думай, думай, Фиоро, хорошенько вспоминай!» – крутилось в голове выжившего, но сильно пострадавшего и еле державшегося на ногах разведчика.

Они никогда не называли друг друга по настоящим именам, в результате вымышленное стало явным, а настоящее превратилось в иллюзию. Парадокс? Парадокс, впрочем, как и то, что всего полчаса назад Кюсо сам желал избавиться от тугодума-напарника, а теперь его сердце щемила боль.

Из-за глупой халатности, элементарного легкомыслия и преступной недальновидности начальства они провели вместе слишком много времени и успели привязаться друг к другу. Став роднее, чем братья, они ослабли, и Кюсо болезненно ощущал теперь свою уязвимость. Привычный мир медленно, но верно осыпался, как листья с дерева по осени, любое событие, любая встряска или столкновение с врагом могли привести его на грань нервного срыва, лишить душевного равновесия, которое было, как никогда, необходимо.

«У него было очень смешное имя, такое же нелепое, как и он сам… – напрягал память истекающий кровью разведчик, не находивший в себе сил сдвинуться с места. – Оно было редким и очень походило на женское… Над бедолагой еще часто подшучивали и называли его «цветочком». Ничего себе лютик с такой рожищей! Лютенто, Гвоздьей, Розало… Нет, это все не то, но близко, очень близко, совсем горячо… Вот оно, наконец-то, – тихо прошептал вслух Кюсо и осторожно рассмеялся. Разведчик боялся, что сломанное ребро может поранить легкие. – Его звали Розик, Розик Богьюр. Ну что ж, Розик, прощай! К сожалению, не могу для тебя ровным счетом ничего сделать. Прости, дружище, не в том состоянии, чтобы снять тебя с дерева…»

Всплывшее в памяти имя поставило точку в молчаливом прощании. Кюсо развернулся и, прихрамывая, побрел по дороге обратно в сторону Дерга. Кровь на лице окончательно запеклась, облепленная вязкой массой щетина отвердела и превратила и так непривлекательного толстяка в омерзительного урода, в страшное видение, прорвавшееся в явь из ночного кошмара. Если проводить более скромные параллели, например, с миром животных, то больше всего Кюсо походил на обвалявшегося в смоле дикобраза. Однако ужасный внешний вид и невозможность привести себя в порядок разведчика не беспокоили, как, впрочем, и то, что их прибытия с нетерпением ждал полковник, а он сейчас специально брел в направлении, противоположном Марсоле.

Имя погибшего напарника послужило своеобразным внутренним кодом-переключателем. Оно усмирило пытавшиеся овладеть его сознанием эмоции и перевело мозг в состояние холодного, трезвого расчета. Прежде всего, разведчик оценил свое физическое состояние. По большому счету, ему повезло, ранения были несерьезными и хоть причиняли боль при каждом движении, но реальной угрозы для здоровья не представляли. Обе пули прошли вскользь: одна слегка оцарапала шею, а другая застряла в толстом слое жира под лопаткой. Кюсо ощущал ее, но старался не обращать внимания на присутствие в теле инородного предмета, который все равно пока не мог удалить. Сломанное ребро беспокоило лишь при резких движениях, перед тем, как приступить к активным действиям, его следовало туго перевязать, только и всего… Проколотый мечом живот причинял страдания, но жизненно важные органы были не задеты. Засунув под широкий пояс лопух побольше, Кюсо почти позабыл об этом ранении. Ушибленные при падении в овраг колени болели, но при желании Фиоро мог пойти в два-три раза быстрее, а если поднапрячься, то и побежать. Опасен был лишь разбитый правый висок: острая боль молотом била по голове и, как и потеря крови, способствовала усилению головокружения. Разведчик устал и ужасно хотел отдохнуть, однако боялся, что если на миг присядет, то потеряет сознание.

Убедившись, что, несмотря на ранения, он вполне еще способен действовать, Кюсо перешел к оценке своего неоднозначного положения. До нападения на дороге они с Онвье находились между двух огней: с одной стороны, возможно, узнавшие об их приезде в колонию заговорщики; с другой – пребывавший вот уже более двух лет в Марсоле полковник, под начало которого они должны были поступить. Игра велась крупная, и высший офицер вряд ли захотел бы рисковать. Заподозрив в измене, он обоих убил бы, уличив в глупости, поступил бы точно так же. Лесная засада расставила точки над «i» и усугубила положение выжившего. Действовать в соответствии с полученными инструкциями он не мог по следующим причинам: во-первых, он направлялся бы прямо в руки к своему палачу. Проникший в стан врага разведчик чрезвычайно опасен, он каждый день боится за свою жизнь и безжалостно уничтожает всех, кто может волей или неволей выдать его. Во-вторых, в таком состоянии Кюсо не избежал бы встречи с марсольской стражей, среди которой наверняка имелось несколько офицеров-заговорщиков. В-третьих, он не знал в лицо будущего командира, а до встречи в условном месте было еще целых два дня, он не протянул бы так долго без помощи.

Вывод напрашивался сам собой. При сложившейся ситуации разведчику оставалось лишь наплевать на полученный в Альмире приказ и действовать на собственное усмотрение. «Победителей не судят!» – эту аксиому явных и тайных войн еще никому не удалось опровергнуть. «Плевать на полковника! У меня есть нить, за которую лишь потяни и размотаешь этот заговор, как клубок… Семерых я знаю в лицо. Солдаты мне не нужны, если под руку попадутся, разделаюсь сразу, а вот с сержантом и с лейтенантом, которого в лесу хоть и не было, но без которого явно не обошлось, придется пообщаться подольше. Ничего, сволочи, вы и за смерть Онвье, и за каждую мою царапинку ответите!» – утешал себя толстяк Фиоро Кюсо, медленно ковыляя в сторону Дерга.

Примерно за триста шагов до городских ворот Кюсо пришлось свернуть в лес. На ранее пустынной дороге все чаще стали попадаться телеги, везущие семьи переселенцев в Марсолу и дальше, в другие, более удаленные и менее крупные поселения. Всего на карте филанийской колонии было отмечено около полутора десятков населенных пунктов, но больше половины состояли из десятка-другого дворов, находившихся или возле шахт, или при нескольких золотых приисках, где за последний год не намыли и килограмма ценного металла.