Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены Страница 30

— Чего молчишь-то? Да ты не стесняйся, свои ж все, балакай давай. — Арвус да и остальные смотрели выжидающе, им явно не терпелось услышать про живого вампира, а Фома понятия не имел, что именно рассказать.

— Ну… росту она была небольшого, вот такая примерно, — он провел в воздухе линию, — кожа белая, волосы тоже белые, а глаза черные. Клыки еще есть, но видны только когда улыбается.

— А правда, что от запаха крови они дуреют? — Авгур придвинулся чуть ближе, от него пахло копченой колбасой и хлебом, у Фомы моментально забурчало в желудке, и он поспешно отхлебнул из кубка. Когда ж заказ принесут-то? Арвус ждет ответа, значит, надо ответить. О чем он там спрашивал? О крови? Дуреют ли?

— Н-не совсем. Только когда это… совсем им плохо, рана там или… еще что.

Например, превращение, как тогда, в пещере… но это было давно и можно ли верить этим воспоминаниям, Фома не знал.

Кажется, его спрашивали еще о чем-то, он отвечал, очень уж хотелось понравится новым знакомым, а им хотелось знать. Сначала вопросы касались лишь да-ори, потом Фомы, потом разговор коснулся войны и… ульев.

— Неужели видел? — Глаза у Арвуса испуганные, странно, с чего бы ему бояться? Фома попытался вспомнить вопрос.

— Саму Великую мать видел?

— Видел. — При упоминании Великой матери — коричневая гора растущей плоти — Фома протрезвел. Да, он не просто видел, он чувствовал ее эмоции, жил ее мыслями, был ее частью… структурной частью, которую можно сожрать, а можно изменить.

Воздух в таверне спертый, провонявший потом и пивом, а людей вокруг много. Откуда их столько собралось-то? И все смотрят на Фому…

— Да брешешь! — воскликнул Арвус. — Да ни один человек, что бы он не сделал, не удостоится чести столь великой! Да все знают!

— Не веришь?

— Не верю! Ни единому слову не верю!

— Хочешь, расскажу, какая она? На что похожа, о чем думает, чего хочет? — Фома сам не понимал, что с ним творилось. Ему хотелось убежать, спрятаться от этих любопытных взглядов, и вместе с тем рассказать им все. Наверное, это будет правильно, они же имеют право знать. Более того, они обязаны узнать правду, тогда они сумеют защититься. А в таверне тишина, слышно, как слабо поскрипывает пол под ногами, как шумно дышит над ухом Арвус, как испуганно бьется собственное сердце.

— Она похожа на кучу… дерьма. Большую кучу, несколько метров высоты, эта куча лежит в центре зала и шевелится. Вернее, не совсем шевелится, она растет и не успевает расти. Внутренности у кучи розовые, скользкие, они напирают на коричневую кору и ломают ее, та идет трещинами, которые сочатся бледно-желтым соком, навроде сукровицы. Сок этот собирают и добавляют в еду советникам, чтобы жили дольше, а когда его мало, то шкуру специально протыкают. Тогда она злится и жрет людей. Впрочем, даже когда не злиться, то все равно жрет, потому что иначе погибнет. А погибнет она, сдохнут и все остальные, кто на улей завязан.

В горле пересохло, и Фома сделал большой глоток из кружки. По запаху вроде пиво, а вкус не чувствуется, наверное, просто привык уже. А люди смотрят с таким откровенным страхом, что самому становится жутко, и чтобы избавиться от жути, Фома продолжает.

— Людей приводят в зал, и она заглядывает внутрь… в душу, понимаете? У нее нет глаз, но она все равно заглядывает в душу и делает так, что человек полностью ей подчиняется. Иногда она позволяет ему посопротивляться, развлечение такое… мой друг, его звали Селимом, хороший был парень, веселый, а главное, смелый, он пытался не пустить ее в душу, а она ломала его. На моих глазах Селим шел к этой куче разумного дерьма, медленно шел, полностью понимая, что его ждет, но сбежать… от нее нельзя сбежать. Я тоже не сбежал, я был ее частью, это как ножка у стола, стоишь себе у кучи, все видишь, все слышишь, но ни черта не понимаешь, потому что понимание не входит в твои функциональные обязанности. Понимает она, пользуется твоими глазами, ушами, телом, головой, в конце концов, высасывает все мысли до единой, а потом съедает. Она почти постоянно голодна…

Фома закрыл глаза, стараясь унять тошноту.

Теперь, постфактум, ее голод был самым ярким из воспоминаний, остальные — мысли, трещины, цвета и запахи оставались где-то за пределом его понимания, не мешали, но вот голод… и удовольствие, медово-желтое, ни с чем несравнимое удовольствие настолько въелись в сознание, что Фома почти и не помнил, как это, без них.

— Это не твои воспоминания, — вздыхает голос, — ты ничего не мог видеть и понимать, ты был частью ее, а часть не способна уразуметь стремлений целого. Ты был счастлив в ее мире, а теперь несчастен, потому что не приспособлен к другому, если вернуться к ней…

— Нет, — кажется, он произнес это вслух, наверное, люди сочтут его сумасшедшим, и будут правы, только безумцы беседуют с несуществующими голосами.

— Это логично и правильно… период дезадаптации… со временем переживешь, будет сложно, но переживешь…

— Заткнись!

Фома открыл глаза и с удивлением обнаружил, что рядом никого нет. Люди ушли, странно, они ведь так увлеченно слушали, а теперь вдруг куда-то подевались. Зато на столе целая тарелка нарезанной тонкими ломтиками колбасы, и пиво есть. Может, если напиться, то голос исчезнет? Утонет в пиве?

Мысль показалась хорошей.

— Дурак.

Фома не обратил внимания, пускай говорит, а он пить станет. До дна. За Селима… за тех, кто в пути погиб, и тех, кто в крепости остался.

— Эй, солдатик!

Фома оглянулся, пытаясь рассмотреть, кто же его зовет. Нет, этот человек определенно ему незнаком. Высокий, ладный, чем-то неуловимо похож на Ильяса, не чертами лица, скорее манерой держаться и взглядом.

— Эй, солдатик… — человек подошел ближе, — тебя там это, ждут.

— Меня?

— Тебя, тебя, — подтвердил незнакомец. — Так что давай, вставай и пойдем-ка отсюдова, воздухом подышим. — Предложение было произнесено спокойным, даже миролюбивым тоном, да и на физиономии человека сияла искренняя дружеская улыбка, но Фома насторожился. Ощущении угрозы, неизвестной, но близкой опасности появилось где-то в области затылка, оно жило само по себе, с неудовольствием рассматривала потертую одежду незнакомца, обращало внимание на пояс с оружием, которого не было ни у кого из посетителей «Старой крепости», и на холодный, отнюдь недружелюбный взгляд. Ощущению можно было верить, оно ведь не подводило раньше…

— Да ладно тебе, солдатик, я ж это, не бомбер какой, я ж от чистого сердца зову. Дружок твой там… обыскался совсем. Зовет, зовет, а ты не идешь… нехорошо-то друга в таком состоянии бросать, а ну как патруль нагрянет? — Голос завораживал, и хотя Фома совершенно точно знал, что пришел сюда один, но все равно поднялся с лавки, повинуясь дружелюбному, слегка укоризненному тону.