Сергей Смирнов - Цареградский оборотень Страница 30

Пуще того напугался бродник, думая, что ущербные из зависти отнимут у него один глаз, а то и оба разом, и соврал. Признался слепым-одноглазым, что он царь-каган острова Буяна-За-Тремя-Морями, а самого его зовут Никто и воевал он с заморским царством семнадцать лет, одолел его, да на обратном пути лодью его разбило бурей. Так и занесло туда, не ведомо куда. Пообещал он лодейникам немалую плату за перевоз, только бы высадили они его на богатую землю. Задумал он так: как высадят его да как моргнут они своим единственным глазом, так в тот же миг успеет он от них убежать и спрятаться, а если не успеет, то плату за перевоз на богатой земле украдет или силой возьмет -- как получится.

“Знаем мы твой остров Буян,-- не удивились слепые-одноглазые.-- Там тебя жена давно ждет, убивается, как по мертвому.” “Убивается,”-- для опаски согласился с ними бродник. “Отвезем мы тебя на твой остров,-- сказали ущербные.-- Только ты нам по дороге песни пой и сказки рассказывай, а то мы тебя съедим.”

Не стали они приставать к левому берегу Забыть-реки, а повезли бродника на далекий остров. Делать было нечего, и стал бродник слепым-одноглазым врать-рассказывать сказки про свою родову, сначала про братьев, потом про сестер, потом про отца, потом про мать, потом про дядьев -- стрыев и уев, потом про теток -- тетей и лелей, потом -- про дедов, потом -- про пращуров. Больше не про кого ему было рассказывать. Но и своих хватило на все три года, пока плыли по реке и по морю. До седьмого колена успел дойти бродник, когда лодья ткнулась своим глиняным конем прямо в гору.

Не успел северский бродник спрыгнуть с лодьи и убежать. Слепые крепко схватили его с двух сторон за руки, а тот из них, который оказался при глазе, стал показывать дорогу.

Пришли в кремник, а там уже сто женихов сватаются к жене буянского царя-кагана, словно к вдове. Посмотрел бродник на царицу, увидел, что она пригожа собой и подумал, как бы теперь не сплоховать, раз не удалось отвертеться. Выступил он и сказал, что есть настоящий муж своей жене, а только за обанадесять лет и зим позаветрился на чужой земле и подзабыл немало. Так ведь и камень-гора за обанадесять годов на ветру источится -- на первый погляд не признаешь былую.

Долго присматривалась к броднику царица, да, видно, тоже немного подзабыла своего мужа-бродника, не оставлял же он ей на память своего лица. Подала она северцу великий лук и сказала, что один только муж и мог натянуть тетиву. Не успел бродник взять лук в свои руки, как вбежал в кремник еще один инородец, и сыпалась с него соль от семи высохших потов, так он торопился. “Я истинный муж царице!”-- изрек он, переведя дух. “А имя твое как и чьего ты рода?”-- спросили его слепые-одноглазые, ждавшие платы за перевоз. Посмотрел на них новый гость-пришелец и, побоявшись чародейства, скрыл от них свое имя. “Я Никто”,-- сказал им. “Он тоже Никто”,-- указали одноглазые на северца.

Тогда дело дошло до лука. Северский без труда натянул тетиву и попал стрелой в летевшую над кремником утку. Другому Никому  то испытание тоже оказалось по плечу, и он успел пробить стрелой выпавшее из утки яйцо. Растерялась царица и долго думала, а потом подозвала обоих к себе и спросила, на чем стоит ее брачное ложе. Загадку того места мог знать-помнить только истинный муж.

Испугался бродник, но виду не показал. Делать нечего: или угадывай, или пропадай. Огляделся он вокруг и увидел, что доброй земли на острове Буяне нет, а все одни камни-валуны. Потянулся он к левому уху царицы, а сам-другой -- к правому. “На камне стоит ложе”,-- собравшись с духом, соврал северский. “На дубовом пне”,-- не боясь ошибки, ответил “сам-побратим”. А вышло и то, и то верно: брачное ложе царицы зиждилось на дубовом пне, оплетшем своими корнями огромный валун. Если толком размыслить, то северский крепче гадал, ведь валун лежал на том месте куда раньше, чем вытянулся и заматерел на нем вековой дуб, срубленный потом по самое голенище.

Царица совсем растерялась, даже глаза у нее закосили в разные стороны. А женихи, потеряв терпение, предложили обоим биться и в честном поединке решить, кто настоящий муж, а кто самозванец. Никто, весь просоленный потом, согласился было, но северский успел ему шепнуть, что добра от этой битвы не будет обоим. “Один из нас совсем жизни лишится, а другой притомится не на час. Тут оставшегося-то женихи и добьют без труда, вспотеть не успеют,-- растолковал он неумному.-- А мне еще за перевоз платить. Мы с тобой после столкуемся, а поначалу этих воров надо наказать, как полагается.” Сказано -- сделано. Оба навалились на болтунов единой ратью и истребили всех на месте и поголовно.

Пока глядела царица на ту неравную сечу, ум у нее прояснился.

“Потрудились вы, мужья мои, на славу,-- сказала она, когда с последнего непутевого жениха голова слетела и, кашляя, покатилась с горы к берегу.-- Теперь отдыхайте. Натоплю вам баню, а после пожалуйте ко мне на ложе. Только по очереди и жребий заранее выньте, кому пестиком масло, а кому сметану взбивать.”

Попарились напоследок оба вместе, похлестали друг друга березовыми вениками, порассказали друг другу, где, как и с кем бились и пожалели, что не выйдет у них больше единого стяга, а то без труда бы вдвоем завоевали бы чужие царства и обогатились бы сверх всякой меры.

Взялись за жребий, и северскому броднику досталось вытянуть цельную косточку, а иному -- сломанную. “Опять мне счастье дают наши северские боги!”-- обрадовался северец, ведь первое-то масло всегда и легче, и веселей взбивается.

Бродник подбоченился и пошел к царице в опочивальню. Только поглядел на нее, как в глазах у его помутилось и колени расслабли, как мостовые быки в ледоход. Тряхнул он головой, глядит: спела царица. Обнял ее: мягка. Стал целовать губы и грудь ее налитую: сладка до того, что и мед после нее горек покажется. Тут бродник и задал своему песту работы, не топчась, не разминаясь, так задал, что от всех загадок царицыных мало чего вскоре осталось. Пень дубовый весь расселся, и все муравьи-осы из него от страху растеклись, унося своих личинок. А большой валун под пнем треснул, как от банного жара и холодной водицы, и былой крепостью своей весь в песок тронулся.

Глядит бродник между делом, каково царице, признает ли своих. Той, по всему видать, удобно с северским на своем царском ложе. Сначала она просто шипела-ахала, потом как будто величальную затянула на чужом наречии, а потом и вовсе глаза закатила, спала с лица и принялась пузыри пускать.

Как откинул бродник масло по-первому разу, так утер со лба пот и подумал, что рода не посрамил и как бы теперь предупредить сам-друга, что тому оставаться нечего, а убегать от беды пора.