Ольга Вешнева - Огрызки эпох Страница 30

«Бочки?!!» — позавидовал я. — «Видно, и на губернаторские балы их приглашают. Эх, кабы не обязанность убивать соплеменников и шпионить за противниками царской власти, я бы согласился на славное житье».

— Псу наломать тяжело. Не всякий из нас живым воротится с такого свиданья. Они все откормленные, силы у них хоть отбавляй, и обучены разной заморской борьбе. Без уловки пса не одолеть, — просветил меня Фома.

— Как ты справился с ним? — недоверчиво ухмыльнулся Ахтымбан.

— Не без хитрости, — ответил я. — Но и ваше ученье на пользу пошло. А девицу, простите, по вине его, песьей, я упустил.

— И девица была. Он ее к речке при — вел, ш-штобы скуш-шать, я с-с-с другого берега видела, — подтвердила Яна. — Он прош-шел ис-спытанье.

Грицко вышел из круга и поплелся в нору, повесив длинный нос. Моня смотрела на меня с восхищением.

— Почему вы не сказали мне раньше о предателях нашего рода? — возмутился я, обращаясь к сидящему напротив Фоме.

— Думали, ежели узнаешь, так сразу помчишься к ним, ног своих не чуя, — почесывая зеленоватую от мха ступню своей правой ноги, закинутой на колено, усмехнулся опричник. — Нам спокойней было держать тебя в неведеньи, — он вытянул обе ноги к костру, откинулся на ствол дуба, заложив руки за голову, и широко зевнул.

— Псы коварны и льстивы, — добавила Людмила. — Не впервой новичков завлекать им в ловушку сладкими баснями.

— Паче мерзкая им присуща повадка. Заползет этакая тварь, как покойничек Володенька, в стан людской, обживется, жирку нагуляет, да возьмет в полюбовницы человечью бабу, — Фома разинул рот в глумливой скоморошеской улыбке, показывая все зубы. — И пойдут по белу свету мотаться ублюдки вроде Кости Толмина. Поглядишь на них и скажешь — так, незнамо что. Чучело белено с усами — бородой. А ведь силушка-то у них наша. Вот тебе и весь мой сказ. Понятен ли?

— Все достоверно я уразумел. Благодарю за разъясненье, — вспоминая долгий и жуткий разговор с Константином, я чуть не зарычал от злости и обиды. Он мог спасти мою семью, но предпочел оставить нас на произвол судьбы, не утруждать себя опасной работой. — А как нам одолеть тех выродков? Осина их берет?

— Да как вогнать. Коль глубоко, возьмет, пожалуй, — Фома наморщил переносицу. — Ой, не верю я твоему рвению, Барчонок. Смятение одолевает. Предвосхищаю я по старой памяти с царем Ивашкой нашей дружбы на крови, твою измену.

— Окстись, Фома, — вступилась за меня сидевшая рядом с ним Людмила. — На каждом шагу измену видишь, точно царь твой. Подумать, так, небось, она тебе всегда во всех поутру снится. И ты себя и нас изводишь подозреньями. Нельзя так.

— Разве я напрасно вижу? Ты ж мне изменила. Хоть не ждал я от тебя плевка такого в самое лицо.

— Ну, не ревнуй, — Людмила слегка сдавила пальцами его напряженное запястье.

— Барчонок ревности моей не стоит, а тебя мне жаль, — Фома резко выдернул руку, избавившись от ее ласк. — Он доведет тебя… Сама себя жалеть ты станешь, коль не съешь его.

— Теперь Барчонок равен нам по старому поверью. Не к месту его есть, покуда он не провинился, — осадил его Ахтымбан.

— Он рыцарь, он герой. Не тронь его, Фома, — на мою защиту встала и Яна.

— И я за Тихона, — внезапно осмелела Моня.

— Я — также. Много ль положил ты псов, насмешник? — в сердце вернувшегося Грицко всколыхнулась давняя обида. — Все бегали мы под твоим началом от охотников, сколь помню я тебя. Гоняют они нас, як русаков. А ты молчишь.

— Устал вести им счет, — отверг его претензию Фома. — Я убиваю псов не для показа. И ем на месте, с вами не делясь. Вкусны они, сочны, — он задумчиво облизнулся. — Барчонка я пока приму. Его признаю подвиг. Ради интереса. Хочу узнать, что дале будет с ним.

— Герой ты мой славный, — Людмила крепко обняла меня и расцеловала. — Как я тобой горжусь.

— Наградите меня за геройство, — я щелкнул зубами. — Чем — нибудь вкусненьким.

— Уж прости, родной, награду твою мы вчера съели, — извинилась Людмила. — А сегодня нам не до ловли. Переселяться надо в соседний уезд. Обожди завтрашнего вечеру.

В моей голове окончательно все перемешалось. От мира, прежде разбитого пополам, откололась еще треть. Манили бочки крови и, признаюсь, сильно. Влекло и светское общество, еще как будто бы открытое, тоскующее. Но воображать себя предателем, преследующим и убивающим мятущихся скитальцев, было отвратительно. «Наверное, это еще хуже, чем убивать людей», — подумал я.

Наверное — вот ключевое слово. Я все принимал на веру, не находя истины. И стая приняла меня «на веру».

Могу ли я разрушить хрупкое доверие, установившееся между нами? Имею ли право растоптать редчайшую для вампирского бытия жемчужину. Не лучше ли остаться с ними, и сохранить совесть хоть на треть чистой?

Устав множить в уме вопросительные знаки, я принял решение остаться частью дикой природы.

Глава 7. СВИДАНИЯ С СОВЕСТЬЮ

Наступил конец августа.

На водной глади широкого озера, превращенной волшебницей — луной в громадное зеркало, среди мириад звездных точек безоблачного неба отражался редкостный красавец с кипенно-белой кожей. В его необыкновенных крупных глазах мерцало чистое серебро. Он замер на берегу, полуприсев и склонившись к воде.

С восторженным любопытством я знакомился с ним, приостанавливая внимание на каждой линии его безукоризненного лица и стройного атлетического тела. Если бы дорогие родители воскресли из мертвых, они бы не узнали любимого сына. Да что говорить о родителях! Я сам себя не узнавал!

О прежнем Тихоне Игнатьевиче напоминали разве что округлость в очертании лица и добродушная улыбка бледно — розовых губ. Эта слащавая до приторности улыбка приличествовала мелкому чиновнику, румяному повару, хозяину трактира или мошеннику, но нисколечко не соответствовала кровожадному убийце. Я жалел о том, что мое лицо не приобрело мужественной резкости лиц моих собратьев. Их суровые лица будто вытесаны из камня, а мое лицо будто слеплено из мягкого гладкого фарфора. Сколько бы веков я ни прожил, оно не вызовет уважительного содрогания человеческой души. Навсегда сохранит глуповатую несерьезность. Предшествующий нападению оскал будет смотреться на нем неуклюже и скорее напомнит гримасу умалишенного, чем разверзнутую пасть хищника.

Вы вправе возразить: какое, мол, тебе, вампиру, дело до общественного мнения. На что я предоставлю исчерпывающий ответ. Творческим натурам присуще честолюбие. От совести, от воспоминаний о прошлом мне удалось сбежать, но стремление к славе осталось со мной. Подпитывалось назойливое чувство осторожностью лесных жителей, встречавших меня не по дырявой одежке и не по смазливой физиономии, а по запаху и по звукам дыхания, движения, едва слышного биения сердца…