Селия Фридман - Пожиратели душ Страница 30

Андован попытался сесть, но тело не повиновалось ему. Тогда он стал вспоминать. Чтобы помочь делу, он опустил веки и сразу ощутил облегчение. Даже здешний неяркий свет, проникавший в маленькие оконца хижины, резал ему глаза.

В желудке плещется кислый эль, и грубая крестьянская пища никак не желает перевариваться. Он поворачивает обратно к лесу. Лучше уж заночевать там, чем снова в лачуге, где воняет нечистотами и потными натруженными телами. От этого его стошнит скорей, чем от Угасания. В лесу же чисто, свежо, и он уже не раз ночевал там, когда охотился. Можно заложить два пальца в рот, чтобы освободиться от скверного ужина, и добыть что-нибудь на замену. Солнце еще не совсем закатилось – значит ночные звери скоро выйдут искать пропитание. Если повезет, он затравит оленя… охота приободрит его, и желудок будет ему благодарен.

Он идет к месту, где привязал свою лошадь… и в какой-то миг замечает шаги за собой. Он замирает сам, как олень, почуявший близость охотника, и делает вид, что поправляет на плече походный мешок. Шаги затихают, но он чувствует запах преследователей и слышит их дыхание – а им-то, глупым, и невдомек. Никто не умеет скрадывать дичь так тихо, как он, и чутье у него, как у волка. Эти ребята спугнули бы оленя еще с тридцати шагов, даже насморочный волк учуял бы их.

Он снова трогается с места, вслушиваясь в ложное эхо собственных шагов. Все верно, он не ошибся. Медленно, осторожно он берется правой рукой за рукоять охотничьего ножа у себя на поясе. Они, должно быть, идут за ним от самой окраины города, опасаясь свидетелей. Знают ли они, что где-то близко у него привязана лошадь? Будут ли ждать, когда он доберется до нее, или нет?

Быть может, это Коливар предал его? Выманил из замка, чтобы убить? Нет, вряд ли. Он не сделал магистру ничего плохого… и потом, Коливар мог с тем же успехом убить его в замке, когда они договорились разыграть его, Андована, мнимую смерть. Зачем прибегать к грубым одушевленным орудиям, если колдовством можно умертвить человека без всякого шума?

Кроме того, Коливару от него что-то нужно. Не вызывает сомнений, что это как-то связано с женщиной, которая убивает принца – магистр сам так сказал, – но можно биться об заклад, что тот о многом умалчивает. Магистры никогда не открывают смертным своих истинных целей – каждый принц, достойный своего титула, это знает. А все остальные теперь должны думать, что Андован мертв. Кто же тогда подослал к нему наемных убийц, да еще таких неуклюжих и дурно пахнущих?

Он медленно идет по дороге, насторожив все свои чувства. Неизвестные футах в десяти позади него, не больше. Если быстро обернуться и напасть, можно застать их врасплох. Так порой поступает затравленный вепрь, и это смертельно опасно. Один такой чуть не запорол принца в юности, преподав ему этот урок.

Он готовится повернуться, крепко сжимая костяную рукоять ножа… и тут дурнота одолевает его. Этот приступ и похож, и не похож на прежние. Не похож тем, что во сто крат сильнее. Ноги превращаются в студень, перед глазами все плывет, как в обезумевшем сне, даже дышать нет сил. Андован падает на четвереньки, выронив нож. Ох, только не сейчас! Такого с ним никогда еще не было. Только не здесь! Шаги приближаются. Он хочет подобрать нож, но рука не слушается – она точно мертвая. Он весь как будто заключен в скорлупу мертвой, бесчувственной плоти. Но нет, он не сдастся. Раньше он побеждал такие припадки одной силой воли, а вот теперь… Руки и ноги подламываются, в глазах темнеет. Какие-то фигуры окружают его, но он их больше не видит. Впервые за много лет ему по-настоящему страшно.

«Сейчас я умру, – в отчаянии сознает он. – Не от рогов или зубов дикого зверя, как подобает, а под ножами трусливых двуногих шакалов».

Чем он так прогневил богов, что они так жестоки к нему? Он завыл бы от негодования, но не может издатьни звука. Что-то свистит в воздухе рядом с его головой, но он не в силах увернуться от удара… ночь разлетается на тысячу звезд, остатки сознания вытекают из него, словно горячая кровь, оставляя его на милость убийц.

Вспомнив все это, Андован долго лежал неподвижно. Он не привык поддаваться страху, но теперь он сражался не с вепрем и даже не с разъяренным львом. Болезни все равно, смел он или труслив; ей нет дела до его планов, она наносит удар, когда он меньше всего готов. На этот раз ему посчастливилось. Хорошо одетый путник, лежащий без чувств у дороги, – приманка для воров, а то и для работорговцев. Но он жив, цепей на нем нет, и кто-то перевязал его раны – значит худшее позади. В следующий раз удача может от него отвернуться.

Если болезнь зашла так далеко, начатое путешествие, пожалуй, окажется ему не по силам.

Он стиснул зубы, подумав об этом, и рану на голове снова прошила боль. Ну нет!

Друзья порой говорили в шутку, что его отец вовсе не Дантен. Он не похож на короля ни цветом волос, ни лицом, и грубых замашек, которыми отличался спокон веку род Дантена, у него тоже нет. Андован, не обижаясь на шутки, посмеивался в ответ – но если он чем-то и пошел в отца, так это упрямством.

Он отправился в путь под чужим именем, с весьма ограниченными припасами, но полный упрямой решимости найти ту, что сделала его немощным, нащупать те неведомые чары, которые наведут его на ее след. Вопреки слабости, делавшей его временами беспомощным, как ребенка. Что же изменилось теперь? Дураку ясно, что признаки Угасания становятся сильнее, когда конец близок. Он, правда, не слышал, чтобы страдающие этой болезнью теряли сознание, как недавно он, но и это вполне объяснимо. Если это новый симптом, он с ним справится. Он сын Дантена и не откажется от своей цели из-за телесной немощи, какой бы изнурительной она ни была.

– Вы очнулись? – мягко и чуточку неуверенно спросил женский голос.

Принц попробовал приподняться на локтях, и это ему почти удалось. Вдоль неумело законопаченных стен были сложены дрова. Сам он лежал на одном из соломенных тюфяков у холодного очага – четыре такие же постели были пусты. Солнечные лучи, льющиеся в окошко, освещали развешанные на крюках нехитрые инструменты, стопку изношенных одеял, глиняные горшки, некогда ярко расписанные. Все здесь было бедно, но чисто, и от тростника на полу пахло свежестью. Хозяевам это делало честь.

Потом он увидел девушку – соврем еще девочку, но обещавшую с годами стать настоящей красавицей. Залатанное, но опрятное платьице, волосы причесаны волосок к волоску. В крестьянском доме такую нечасто встретишь.