Александр Прозоров - Потрясатель вселенной Страница 31

— Не бойся, отец! — выехал на два шага из строя конницы юный Судибей. — Я не собираюсь разорять детского гнезда. Я пришел лишь затем, чтобы забрать свое.

Дальнюю юрту обогнул, тяжело опираясь на посох, темный нескладный субъект в волчьей шкуре, опоясанный веревкой, с овальной костяной блямбой поверх черной тюбетейки на макушке. Он пригляделся, вытянув голову на тощей длинной шее, двумя руками приподнял посох и ударил им в землю:

— Ты видишь, хан, он привел чужаков на нашу землю! Он безумен, он одержим духами! Его нельзя отпускать.

— Не тебе, выжившей из ума крысе, говорить о безумии! — поднялся в стременах Судибей. — Он погубит твой род, отец. Если не хочешь гибели нашему племени, ты должен вырвать у него челюсть и отрезать язык! Бояться нужно не меня, бояться нужно его! Я же всего лишь заберу свое. Заберу стада, в которых пасется мой скот, заберу отары, в которых есть мои овцы, заберу своих детей и свое добро. Посему будь осмотрителен, отец. Не ошибись. У тебя не так много воинов, чтобы они умерли по наущению вороватого лжеца! Не мешай мне, отец, и тогда никто не погибнет. Я всего лишь забираю свое.

«В третий раз, — отметил Олег. — Третий раз поминает, что берет свое, а не чужое. С таким нахрапом чистой правды не говорят».

— Ты будешь проклят! — громко заревел шаман, ударяя посохом в землю. — Проклинаю! Не будет отныне тебе дороги к родным кочевьям, к родным колодцам, к родным пастбищам! Проклинаю! Не ходить тебе по земле, не видеть света, не дышать ветром. Страж степей покарает предателя, страж степей принесет мое слово, страж степей высосет твои глаза, разорвет твой живот, раскидает твои косточки! Проклинаю!

— Вот, елы-палы! — Ведун запоздало вспомнил, что не взял никаких амулетов, защищающих от сглаза, порчи или иных магических воздействий. Расслабился за последние годы.

— Лягушек в ручье пугай, лживый байбак! — посоветовал ему сын хана. Между этими двумя явно имелись какие-то свои особые, неизвестные посторонним, счеты.

По рядам нукеров пробежал смешок — уж на кого-кого, а на байбака тощий шаман походил меньше всего.

— Проклинаю! Всех проклинаю! — Хенвой вскинул посох и повел им по кругу, как стволом пулемета. Грохот выстрелов заменяло злое рычание.

Степняки тем временем успели выстроить некое подобие обороны: в проходы между юртами загнали лошадей, еще в двух местах опрокинули повозки и засели за ними, выставив копья, разложив пучки стрел и приготовив луки. Судибей, опять привстав на стременах, посмотрел куда-то влево и опустился в седло.

— Прощай, отец! Надеюсь, твои сыновья смогут стать достойными ханами.

Он развернул коня и поскакал за холм. Остальные воины братства «идущих за волком» двинулись следом. Олег успел заметить в той стороне, куда смотрел Судибей, слабый дымок. То ли от костра, то ли от только-только начинающегося пожара.

Пробравшись старым путем, кочевники слились в единый отряд и перешли на рысь.

— Повернем влево, за Мокрую Плешь! — предупредил степняк. — Там еще стада, которые нужно забрать. И погоню со следа собьем, пусть по кругу ходит.

Против перспективы прихватить еще какие-то стада никто из нукеров не возражал. Олег же, пристроившись стремя в стремя к сыну хана, поинтересовался:

— Откуда дым?

— Я не мог забрать юрту, — с сожалением вздохнул тот. — Без повозок ее не увезти. А с обозом мы слишком медленно пойдем — могут догнать, перехватить. Приказал сжечь. Так меньше риска.

— Не жалко?

— Жалко, — признал степняк. — Но я возместил потерю табуном шамана, будь он проклят.

— Он разозлится.

— Пускай. Может, хоть лопнет от злости!

Мчавшиеся на рысях скакуны всего за десять минут одолели две версты и оказались в виду пастбища. Кочевники без команды стали разворачиваться в загонную цепь, чтобы собрать разбредшихся коров в одно стадо и погнать перед собой. Уж что-то, а со скотом они обращаться умели. Сторожившие хозяйское добро пастухи вскочили и замерли, с тоской ожидая судьбы: поднимать три копья против четырех сотен смысла все равно не имело. Это их и спасло. Воины уже давно не попадали в сечу, не теряли друзей, не пьянели от крови и не сатанели от ненависти. А потому лишь прокатились волной через костер, пропустив степняков между собой. Настроения убивать у них не было.

Сотни прошли еще несколько верст по пастбищам, миновали ручей, сократили шаг и спустя еще пару часов остановились у того же ручья, но уже заметно ниже по течению. Напоив добычу и лошадей, они неторопливо двинулись дальше, чтобы уже в полной темноте расположиться на ночлег в уютной ложбинке. Отсюда выступили еще до рассвета и после полудня нагнали сотню, что вела на север табун примерно в две сотни голов, причем каждая лошадь оказалась навьючена тремя-четырьмя овцами. Степняки явно знали толк в правилах разграбления себе подобных. Здесь Судибей наконец-то обнял жену, на взгляд Олега показавшуюся не старше семиклассницы, поцеловал замотанного в платки малыша.

В сумерках «идущие за волком» миновали брод и тут же остановились, чтобы отвязать баранов: такой способ путешествия не шел на пользу ни лошадям, ни грузу. Возле брода выставили усиленные дозоры с луками — три смены по полсотни воинов. Но покоя воинов никто не потревожил. То ли отец и вправду отпустил «забравшего свое» сына, то ли просто не успел собрать силы для погони. Двумя десятками преследовать все равно бессмысленно, а собрать всех мужчин с дальних кочевий — это сколько времени пройдет!

Наконец последний переход — и все пять сотен вместе с добычей прибыли в лагерь возле Птуха еще до того, как под котлами загорелись первые костры.

— Сноу! Борд! Коня примите! — спешиваясь, крикнул Середин и уже в который раз усомнился, что имена подаренных в его отсутствие невольниц были такими от рождения. Девочки выбегать не торопились. Олег сам отпустил подпруги, снял седло. Выждал еще чуть-чуть, потом вошел внутрь.

Четыре женщины спали крестиком, голова к голове: две невольницы и Роксалана — в белых длинных рубахах, страшное чудовище с зубами на лбу и черными глазами — в неизменном сальном и вонючем балахоне из мягкого войлока. Старая ведьма почивала, совершенно не чуя подступающей опасности.

— Вот и тебя грибной супчик наконец-то подвел, — прошептал Олег, кладя руку на рукоять сабли, подкрался ближе…

Однако рубить или колоть спящую беззащитную женщину, будь она хоть трижды наркоманка и дважды карга, рука все-таки не поднялась. Душе хотелось чего-нибудь более злобного, но не кровавого. Поэтому он отступил ко входу, зачерпнул из бочки холодного пенистого кумыса, вернулся назад, занес чашу над жертвой… Тут глаза шаманки открылись, и она четко произнесла: