Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту Страница 31

— Держись, старый! — пожелал Слав. — Дадут низшие, увидимся у источника, — и растаял в воздухе.

На коже старика остался ожог изогнутой, небрежной, как росчерк, формы. В руку был впечатан знак. Руна.

— Отрицание боли, — «прочла» Пашка, — смело.

— Идем, — Веник первым вышел в коридор.

Старик разгладил рукав, подхватил рогатку и последовал за ним.

До источника, как пояснил Сергий, было недалеко. Надо пересечь улицу, миновать горящий дом, пройти насквозь Парк-на-Костях, начинающийся сразу за ним, спуститься с холма и, соответственно, подняться на следующий. В обычный день прогулка неторопливым шагом минут на десять — двадцать в зависимости от степени неторопливости.

Падальщик медлил, опасаясь выходить на открытое пространство. Тени давно разогнало пламя, но спокойствия это не добавило.

Еще один тихий долгий, с присвистом, хлопок заставил меня похолодеть, помянуть святых и мысленно попрощаться с этим светом. Зарево, взметнувшее до небес, осветило всю левую сторону улицы. Нашу сторону. То, что коричневый дом еще стоит, я поняла с секундным опозданием. Ударило по его ближайшему темно-розовому соседу.

— Аська Кривая, — с сожалением проговорил Сергий, натягивая кожаные перчатки, — надеюсь, ей хватило ума убраться оттуда, она всегда умела вовремя делать ноги.

Пустая дорога, метров сорок свободно просматриваемого пространства. Давно уже не слышно криков, да немного их и было, здесь жили не люди, имевшие привычку визжать по любому поводу.

— По одному, — скомандовал Веник.

Гробокопатель не суетился, не вертел головой, выискивая опасность, он бежал. Три удара сердца, и он скрылся за стеной постройки, половина которой была объята пламенем. Еще один взгляд, отмашка Сергию. Старик бежал неловко, неуклюже и медленно. С рогаткой в руке, выставляя одну ногу и подволакивая вторую, напоминая деревянного солдатика моего детства, у того тоже ничего не гнулось. И тем не менее дед бежал, не потирая каждую секунду больное колено, не останавливаясь, чтобы выровнять дыхание. Амулет и руна работали, давая ему отсрочку, оттягивая последствия на более поздний срок. Шумная неуклюжесть, свойственная тем, кого плохо слушаются конечности, и боль догонят его, возьмут свое втрое, но до этого надо еще дожить.

Старик уложился секунд в двадцать — тридцать. Я в десять. Можно радоваться — обогнала пожилого человека, почти инвалида. Пашка была нереально быстра, я моргнула, а она уже стояла рядом, из рюкзака весело скалился маленькими клычками зеленоглазый змееныш.

Еще один болезненно оттянутый хлопок ударил по ушам. Вскрикнул Сергий. Везение его дома закончилось. Коричневые стены стали топливом для гигантского костра. Старик обернулся, физическую боль, которую, помнится, обещал мне Семеныч, если будет разрушен знак, блокировала руна, но не другие чувства. Для нечисти дом — это важно. Это воспоминания, это убежище, логово. Его стены видели кровь и слышали проклятия. Твоя территория, ты там хозяин и властелин, ты демон, пусть поклоняются тебе лишь тараканы. Потерять все это. Наши с трудом решаются на переезд, нечисть меняет дом, когда ей не оставляют выбора. Старик стиснул зубы, нашел в себе силы отвернуться.

Я посмотрела на огонь. Вдали взмывал в темное небо столб белого дыма, почти растворенного в черной копоти горящего Заячьего холма. Кто-то успел позвать на помощь.

Узкий проулок между постройками, дома обходились без задних дворов. Деревья подступали к стенам почти вплотную. Стены гудели, пламя нависало над головой. Огонь, взметнувшийся метров на десять вверх, лизал черные ветви, все никак не решаясь перескочить на что-то постороннее. Дом горел, несмотря на осенние дожди и влагу, пропитавшую доски, несмотря на воду, стоявшую в сливных желобах. Искры сыпались нам на головы, но гасли, не долетая до земли. Пламя отступало от живых деревьев, парк был темен.

Мы вгляделись в сумрак. Чуть правее начиналось некое подобие пешеходной дорожки, посыпанной гравием. По такой сделаешь шаг, и хруст пойдет по всей округе. Пашка, не раздумывая, скользнула на газон или что тут могло за него сойти, знаком показав падальщику, что пойдет первая.

Стволы-великаны, запах влажной земли, очертания кованых скамеек и тени. Много теней. Какие из них останутся лежать недвижимыми, а какие поднимутся и начнут охоту на двуногую дичь, неизвестно.

Оглядываясь назад, можно сказать, нам повезло, безлюдный парк не привлекал гарх. За некоторым исключением.

Пашка скользила впереди, не особенно торопясь, но и не давая нам со стариком расслабиться. Веник дышал в затылок. Мягкая земля пружинила, пока нам удавалось избегать шумных камешков, дорожка была скорее исключением, чем правилом, ну или гравия на задумку не хватило.

До лавки оставалось несколько шагов, когда тьма рядом с ней шевельнулась. Явидь даже не остановилась. Змея смела тень с лавки и резко ушла в сторону. Серебристый росчерк покрыл расстояние до твари за считаные секунды. Шарик старика вошел в тень. Гарха повернулась, поводя белесыми яркими глазами, и пригнулась для атаки, которой не последовало. Отправленный в полет атам вошел в глазницу, не успела она сделать и шага. Вот и все. Никто не притормозил, никто не сказал ни слова. Они убили тень походя, с обманчивой и заставляющей завидовать легкостью.

Тварь повалилась на бок. Пробегая мимо, падальщик небрежным движением выдернул каменный клинок. Света не было. Тень не жила, искра жизни давно покинула ее.

В центре парка я поняла, чему он обязан своим названием. Костям. Могильные камни, начавшиеся как-то невзначай, к вершине холма уплотнились настолько, что никто бы не назвал это парком, только кладбищем. Одно надгробие, второе, вычурное, с изгибами, и строгий прямоугольник камня, тяжелая плита и буквы старой инописи, изобилующие завитушками. Гравийная тропинка, вдоль которой мы шли, кончилась, сменилась влажной, усыпанной листьями землей. И могилами. Кучей могил. Старые захоронения, местами просевшие и покрытые мхом. Ни одной ограды.

— Парк-на-Костях, — пробормотал Сергий.

Старик дышал с присвистом, по лицу тек пот. Сколько ему лет, жившему в трех эпохах? Тысячи две? Больше? Он был стар даже по меркам нечисти. Ему было тяжело и, наверное, больно, если бы не руна отрицания на руке, он бы не дошел, без вариантов.

— Вы хороните здесь своих? — тихо спросила я.

— Ушедшие нет, — удивился дед, — это, — он взмахнул рукой, — было здесь до нас, а может, и еще раньше. Мы не стали трогать чужую смерть, даже облагородили, лавочки, значит, дорожки, то да се, чтобы вечером было приятно прийти посидеть. Мы не выбираем, где откроется стежка, а берем то, что отпускает non sit tempus.