Том Арден - Танец Арлекина Страница 31

И вот как-то раз карлик притащил откуда-то инвалидное кресло, забытое в кладовке в одной из верхних комнат замка. С этого дня Джем стал отправляться с Варнавой в Длинную галерею.

Жизнь в замке очень переменилась с тех пор, как сюда явился карлик, мать Джема спала все чаще и дольше, а Умбекка все чаще куда-то исчезала. Все говорила про какой-то долг, про какие-то обеты. В дни Канунов, предшествовавшие новым фазам луны, если на дорогах было не слишком много снега, приезжала карета, посланная за Умбеккой досточтимым Воксвеллом, и она уезжала. Поначалу она отсутствовала по нескольку часов, потом стала пропадать на несколько дней. А в последние, самые холодные дни года — время, которое эджландцы называли Праздником Агониса, тетка Элы не была дома, начиная с Канунов, и вернулась только тогда, когда завершился год 997с и миновало первое Чернолуние нового года. Племянница ничего не говорила тетке. Она весь сезон проспала, словно принцесса из старой сказки. Нирри ухаживала за ней, как могла. Вечно пьяный Стефель слонялся из кухни в конюшню и обратно. Джем все больше и больше времени проводил в обществе карлика.

Варнава стал первым настоящим другом Джема. Джем понимал, что с того мгновения, когда он впервые увидел карлика — в тот день, когда проснулся в постели матери и, моргая спросонья, изумленно посмотрел на удивительного гостя, началась новая эра в его жизни. Они с Варнавой стали неразлучны, и мальчик, вспоминая о том, как жил раньше, удивлялся тому, как же он мог обходиться без Варнавы.

Варнава спал на матрасике рядом с кроватью мальчика, обняв колесную лиру, с которой не расставался даже ночью. Джем просыпался под звуки странной музыки. Морщинистое лицо карлика, его мудрые глаза встречали мальчика. Поначалу, еще до того, как Варнава нашел замечательный стул с колесами, он показывал мальчику разнообразные сценки и фокусы, пантомимы, играл с ним в азартные игры, а потом наступало время для игр тихих, спокойных.

Карлик брал кусочек какого-то камня, который мог писать, но при этом, казалось, не укорачивался, и выводил им на каменных плитах стен кружки, прямые линии и волнистые, а Джем, пребывая в полной уверенности, что это — магические знаки, старательно перерисовывал их под наблюдением карлика. Далеко не сразу Джем понял, что друг учит его буквам. Потом, извлекая из заброшенных кладовых предмет за предметом, карлик стал показывать Джему, что означают сочетания букв: сморщенное яблоко, мертвый жук, потрескавшаяся чашка.

Джем учился быстро.

Варнава весело хлопал в ладоши.

И еще — они замечательно ели! Карлик, быстро работая короткими ножками, сновал в кухню и обратно и приносил своему маленькому другу все, что бы тот ни пожелал, и хотя Нирри возмущалась тем, что карлик вторгается в её вотчину, отказать ему она ни в чем не могла. Ведь раньше она только и делала, что стряпала для сварливой Умбекки, но теперь она предавалась кулинарии с новой страстью, и её пирожные, кексы и печенье становились все пышнее и вкуснее. Она извлекла с дальних полок оставшиеся после матери кувшины и миски и с увлечением что-то толкла в ступке и взбивала деревянной ложкой, закатав рукава. С какой любовью она смотрела на то, как карлик с аппетитом уплетает приготовленные ею лучшие тарнские пирожные, окунув их предварительно в миску со сливками!

Карлик буквально очаровал Нирри.

— Знаешь, это неправда, будто он разговаривать не умеет, — призналась как-то раз Нирри отцу. — Он улыбается. Хмурится. Глазами ворочает. Пальцем вот так показывает, руками разводит. А как на лире играет — заслушаешься!

Отец Нирри только недовольно ворчал в ответ.

Порой в холодные вечера в сезон Короса Нирри поднималась наверх и приходила в комнату к юному хозяину и карлику, садилась, что-то шила и слушала, зачарованная, странные звуки, издаваемые колесной лирой. Лира так чудесно блестела в отсветах жаркого пламени камина! Нирри, сидевшая за рукоделием, опустив глаза, чувствовала, как на нее накатывают волны глубокой, но сладкой печали. Иногда на её глаза набегали слезы.

Она перестала шаркать ногами. Носом шмыгать стала тихо-тихо, почти бесшумно. Казалось, дивная музыка как-то умиротворила ее. Сидя втроем, карлик, служанка и Джем не слышали завывания ветра за стенами замка, не слышали, как он свистит в трещинах и пустотах, в выбоинах, оставленных каменными ядрами.

Джем кутался в теплое одеяло и наслаждался компанией. Мелодии Варнавы заставляли его думать о будущем, о жизни, которая его ожидала — таинственной, загадочной. До прихода Варнавы мальчику казалось, что его жизнь стоит на месте, не движется. Джему казалось, что он навсегда останется ребенком и будет жить в замке с матерью и двоюродной бабкой.

Теперь он понимал, что так будет не всегда.

Среди сокровищ, добытых Варнавой во время странствий по замку, была поблекшая картина в потрескавшейся раме. На картине была изображена дорога — широкая и белесая, убегавшая среди холмов куда-то далеко-далеко, непонятно куда. Часто по вечерам после чая Джем рассматривал картину. Ему ужасно хотелось узнать, куда ведет эта дорога.

Мелодии, которые играл карлик, чем-то напоминали эту дорогу. Они тоже вились и исчезали в непонятной дали. Музыка убаюкивала мальчика, он впадал в дремоту, и ему казалось, что он шагает по этой дороге, летит над ней, словно камешек над водой. И перед тем, как крепко уснуть, Джем представлял, что где-то впереди его ждет Тор — спокойный, улыбающийся. Тор говорил: «Ну, скорее, Джем, давай скорее!» Но потом мальчик думал о том, что далеко по этой дороге ему не уйти. И тогда Джему становилось грустно, и, засыпая, он думал о своем будущем с тоской и болью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 17

КРУГ ПОЗНАНИЯ

В мире царило ледяное белое безмолвие. Снег лежал толстым слоем и на высоких стенах замка, и на могильных плитах кладбища, и на просторной деревенской лужайке. Крыши домов и ветви деревьев обледенели. Реку сковало льдом. Наступил самый мрачный сезон года, и солнце днем светило всего несколько часов. Тишина повисла над деревней, словно карающая десница.

— Эй! Ваганское отродье!

Ката отпрыгнула от поленницы. Днем, пока было светло, она бродила по деревне и воровала дрова, сложенные на задних дворах. Она уже успела собрать большую охапку.

Ката бросила дрова и побежала.

— Мерзкая воровка!

Какое-то время женщина гналась за ней, потом, ругаясь, отстала.

Не смогла догнать ваганку.

Ката спряталась за сугробом. Она дрожала от холода. Отец говорил ей, что любой сезон для чего-то нужен в природе, но как же она ненавидела сезон Короса! Она ненавидела и свою меховую одежду. Мех колол и щипался, словно тело Каты отказывалось носить его. В холодное время отец одевался в шубу из медвежьей шкуры, а у Каты шубка была из кроличьей и заячьей шерсти. Девочка называла эту одежду «погребальным саваном» и с радостью бы отказалась от нее, но стоило ей сбросить шубу, как пронизывающий холод заставлял её снова одеться. Для Каты носить шубу из шкурок зверей казалось воровством, и теперь, когда черно-белое безмолвие сковало мир, ей казалось, что она платит за это воровство. В теплое время года Ката была принцессой Диколесья, а в холода принцесса становилась рабыней. Как она страдала из-за того, что не могла свободно гулять по лесу! Приходилось торчать в пещере до конца сезона Короса. Даже у очага отец и дочь кутались в меха и питались кореньями и высушенными ягодами. Только в те дни, когда не валил снег, отец отпускал Кату погулять, будто держал её на поводке и в прямом, и в переносном смысле. «Девочка, не уходи далеко», — наставлял Кату Вольверон. «Девочка, возвращайся поскорее», — говорил он, пока Ката натягивала варежки и мокасины. Потом девочка отправлялась на поиски мха, ягод Короса или хвороста.