Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов] Страница 31

К несчастью, как ни глупы были это романы, они соответствовали моему положению. Вспоминая хмурую крепость-тюрьму, я вполне могла себе представить, что это действительно случалось, пусть не в такой степени. Наконец я закрыла книгу и положила её на место. Труда перед уходом задёрнула окна, но я подошла к ближайшему, откинула тяжёлую шёлковую завесу и выглянула. Внизу на стене горели фонари, но далеко друг от друга, каждый освещал землю непосредственно радом и ещё больше подчёркивал окружающую тьму. Я надеялась увидеть кого-нибудь из слуг, убедиться, что я не одна (в доме было так тихо, что я вполне могла бы подумать, что все меня покинули). Но тут послышался стук копыт и грохот колёс по мостовой.

Графиня? Но зачем ей приезжать сюда так быстро, сразу после моего приезда? Я вздрогнула; множество предположений сразу возникло в сознании. Но экипаж, въехавший в свет фонаря и остановившийся под моим окном, не был роскошной каретой; дома мы такие называли двуколками.

Кучер оставался на козлах, а из экипажа вышел один человек. Лицо его осталось скрытым от меня широкими полями шляпы. Я смотрела, как он огибает угол дома, направляясь к передней двери. Двуколка повернула к конюшне. Итак, приезжий явно оставался на ночь.

Это не ко мне, решила я: время проходило, но ко мне никто не стучал. Наконец, решив, что зря трачу время на бесплодные размышления, я легла в постель, оставив гореть лампу на столе и задув все остальные. Никогда мне не приходило в голову спать с огнём в комнате, но эта спальня, несмотря на всю современную мебель и прочую роскошь, не давала мне почувствовать себя спокойно, и я лежала в тревоге.

Однако если я и думала, что меня ждёт бессонная ночь, то ошиблась. Довольно быстро я уснула. Не помню, что мне снилось и снилось ли вообще что-нибудь. Проснувшись, я обнаружила, что солнце ярко освещает ковёр, утро ясное, и самые мрачные фантазии сейчас никого не встревожат. Труда раскрыла занавеси, принесла поднос с утренним шоколадом и поставила у окна, а теперь наливала горячую и холодную воду из двух кувшинов в ванну. Я села и потянулась, вечерние тревоги куда-то исчезли.

Труда, однако, вернулась к прежнему поведению, она молчала, а когда я пыталась заговорить с ней, отвечала односложно. Так что мне пришлось решить, что вчерашний обмен предчувствиями был лишь коротким перерывом. Я встала, умылась, оделась, выпила шоколад, как послушный ребёнок, который следует установившемуся в детской распорядку. Мрачность и молчание Труды несколько отразились на моём хорошем настроении, вновь нахлынули опасения вчерашнего дня. Мне не сиделось на месте. Покончив с завтраком, который какой-то невидимый мне слуга поставил у двери, а Труда подала, я решила, что не останусь взаперти, но осмотрю местность вокруг Кестерхофа. Впрочем, я не думала, что здесь найдётся сад для утренних прогулок.

Я взяла соломенную шляпку и лёгкую шаль: лес, который я видела из окна, показался мне холодным. Труда с подносом исчезла. В коридоре не оказалось ни одного слуги. Ко мне вернулось вчерашнее ощущение, что я в этом доме одна, все его покинули. Вокруг стояла такая тишина, что моя тревога усилилась. Ни звука, кроме тиканья настенных часов, которое казалось неестественно громким.

Когда я спустилась с лестницы, фрау Верфель тоже не объявилась. Солнечный свет не пробивался сюда сквозь узкие окна. Я проходила ряды трофеев, как памятники мёртвым. И шла всё быстрее, мне было не по себе здесь.

Переднюю очень массивную дверь укрепляли полоски железа, словно она предназначалась для сопротивления осаждающим. А замок был такой огромный, что мне показалось, будто его может открыть только ключ размером с мою руку. Но когда я потянула, дверь подалась, хотя и неохотно, и я вышла в утро, как выходят из тюрьмы или пещеры.

Конюшня находилась слева от меня, и туда от передней двери вела вымощенная камнем дорога. Я повернулась к ней спиной и посмотрела направо. Здесь действительно когда-то предпринималась попытка превратить дикий лес в более цивилизованное место. Подлесок расчистили, хотя множество деревьев с густой кроной так затеняли землю, что не было надежды вырастить траву и получить ухоженный газон. Под одним деревом стояла простая скамья, на ней сидел человек с книгой в руках. Он был погружён в чтение и явно не интересовался окружающим.

Не в ливрее, а в чёрной, застёгивающейся сверху донизу куртке, я такого ещё не видела. Рядом с ним на скамье лежала шляпа с широкими полями, тоже немодная. В волосах много седины, а лицо грубое, с худыми щеками, с острым носом и подбородком, с маленькими глазками под густыми бровями. Неприятное лицо, я не могла представить себе на нём улыбку.

Его одежда, то, что он находился в «саду» и сидел так свободно, — всё говорило о том, что он не слуга, даже старший, как фрау Верфель, которая явно держит с своих руках все бразды правления этим домом. Не подумала я также, что он судебный пристав или деловой человек. Одежда у него не новая, хотя едва видневшаяся рубашка была белая и свежевыстиранная.

Я стояла на месте. Если пойти по гравию тропки направо, то встреча с незнакомцем была неизбежна, а мне не хотелось этого. Пока я колебалась, он поднял голову. Неужели почувствовал мой взгляд?

Он встал, и я заметила, что одно плечо у него ниже другого, а голова наклонена вперёд, так что ему приходилось неудобно задирать подбородок, чтобы посмотреть на меня. Но что-то в нём не давало повода пожалеть его, возникало какое-то ощущение горечи и злости…

Я едва не покачала головой в ответ на собственные мысли. С самого приезда в Гессен я всюду видела только вражду и опасность, даже там, где они, наверное, не существуют для здравомыслящего человека. Мне не нравились эти новые чувства, но они цеплялись ко мне, и я не могла от них отделаться.

Человек поклонился, но мне его поклон показался насмешливым, как будто он совсем не хотел продемонстрировать свои хорошие манеры. Он молчал, и я не знала, как к нему обратиться. Слегка взволнованная, я чуть наклонила голову в ответ на его вежливый жест и решительно повернулась, чтобы отправиться не в полусад, а мимо конюшни в настоящий лес. И не позволила себе оглядываться.

Но не прошла я и нескольких шагов, как из-за деревьев появился другой человек. На нём была зелёная ливрея, перетянутая поясом, на поясе длинный охотничий нож; с привычной лёгкостью, как дополнительную конечность, этот человек держал в руке ружьё. Он прикоснулся к краю своей кожаной шляпы, тоже с гербом, и заговорил с таким акцентом, что я с трудом поняла его.

— Что угодно благородной леди?

Он стоял посреди тропы, и я не могла его обойти. Пришлось остановиться. Я знала: то, что он первым обратился ко мне, нарушение этикета, которое можно счесть оскорблением. Я хорошо присмотрелась к слугам графини и поняла, что его поведение далеко от обычного.