Цена весны - Дэниел Абрахам Страница 32

— Очень хорошо, — сказал Маати, и женщина улыбнулась. Маати улыбнулся в ответ.

Пленение приближалось быстрее, чем Маати считал возможным. И, по большей части, самый большой прогресс происходил в подобные мгновения. Семь умов подталкивали ту же самую мысль, обсуждали нюансы и структуры, бросали вызов друг другу, чтобы более глубоко понять обсуждаемую тему. Кто-нибудь находил фразу или мысль, которая выбивала искры, и Ванджит вытаскивала страницы из рукава и делала пометки, каждая из которых приближала ее еще на один шаг к краю.

Однако это случалось все реже и реже. Маати знал, что пленение почти достигло окончательной формы. Уверенность в голосе Ванджит и угол ее плеч говорили ему о ее шансах на успех столько же, сколько детали ее плана пленения.

Наконец они, неохотно, закончили вечернее занятие. Несмотря на зевки и налитые тяжестью веки, Маати сообразил, что то, чем они занимаются, скорее похоже на длинные напряженные часы, которые он провел с Семаем, чем на то, как учили его самого у дай-кво. Каким-то образом, во время его отсутствия, они все стали равны. Не в знаниях — тут он был далеко впереди и лучше информирован, — но в статусе. Раньше он работал с группой студенток, сейчас — с группой поэтов-новичков. Перед ним пробежала ящерица, взобралась по грубой стене и исчезла в темноте. Запел соловей.

Он был истощен, тело отяжелело, сознание начало искрить и ускользать. И еще он ликовал. Широкое ночное небо над ним было богато надеждой, земля, по которой он шел, стремилась унести его вверх.

Кровать, однако, не обещала сон. Колени и спина слегка болели, ум не мог успокоиться. Свет месяца бросал тени на стены, которые, казалось, двигались сами по себе. Беспокойство старости, с усталым смешком подумал он, полностью противоположно беспокойству юности. И пока он лежал в кровати, его начали грызть маленькие сомнения. Возможно Ванджит еще не готова взять на себя роль поэта. Возможно он и Эя, подталкиваемые необходимостью и оптимизмом, посылают девушку на смерть.

Невозможно узнать душу другого человека. Невозможно судить. Не исключено, что Ванджит сама боится, как и он, но отчаяние, гнев и чувство долга по отношению к другим тащат ее вперед, несмотря на страх.

Каждый поэт, пленивший андата, сталкивался лицом к лицу с собственными недостатками, собственными неудачами. Первый наставник Маати, Хешай-кво, сделал Бессемянного олицетворением ненависти к себе, но это был самый яркий пример. Киай Джат три поколения назад пленил Откровенность и тут же осознал, что андат склонен уничтожить семью, которую поэт втайне ненавидел. Магар Инарит связал Распутывание только для того, чтобы увидеть, как его творение демонстрирует постыдные желания поэта. Пленение андата было работой такой глубины и сложности, что было трудно — почти невозможно — спрятать внутреннее «я» поэта. И что, спросил он себя, узнает о себе Ванджит, если преуспеет? Учитывая все часы, которые они провели, готовя механизмы пленения, разве он не должен подготовить девушку к встрече с ее несовершенством?

Его сознание вцепилось в этот вопрос, как собака в кость. И когда луна исчезла из окна, оставив его только с ночной свечой, Маати встал. Прогулка поможет снять спазмы с мышц.

Ночью школа казалась совсем другой. Тяжелые последствия войны и времени стали менее заметными, высокие стены и знакомые коридоры расшевелили воспоминания о том, как здесь учился мальчик Маати. Вот, например, грубый каменный пол большого зала. Он сам чистил эти камни, когда руки были гладкими и сильными, и на них не было темных старческих пятен. Он постоял на том месте, где Мила-кво впервые предложил ему черные одежды. Он помнил как свою тогдашнюю гордость, так и слабое ощущение, что он ничем не заслужил эту честь.

— Поступил бы ты по-другому, Мила-кво? — спросил он мертвого учителя и пустой воздух. — Если бы знал, что я сделаю в будущем, ты предложил бы мне их?

Воздух ничего не ответил. И Маати почувствовал, что улыбается, сам не зная почему.

— Маати-кво?

Он повернулся. В тусклом свете свечи, Эя выглядела призраком. Что-то выплыло из его памяти. Маати принял позу приветствия.

— Ты проснулся, — сказала она, идя в ногу рядом с ним.

— Иногда сон бросает стариков, — сказал он, хихикнув. — Так устроен мир. А ты? Не думаю, что у тебя есть привычка бродить по залам посреди ночи.

— Я только что ушла от Ванджит. После лекции она сидит и вспоминает все, что мы сказали. Все, что каждый сказал. Я согласилась посидеть с ней и сравнить ее воспоминания с моими.

— Она — хорошая девочка, — сказал Маати.

— Ее сны становятся все хуже, — сказала Эя. — В другой ситуации я бы дала ей сонный порошок. Но сейчас я боюсь, что он притупит ее ум.

— Они настолько плохие? — спросил Маати.

Эя пожала плечами. При тусклом свете ее лицо казалось старше.

— Не хуже чем у тех, перед глазами которых убили всю семью. Она же рассказала тебе, верно?

— Ей снится, что у нее есть ребенок, — сказал Маати. — Единственный, который выжил.

— Она рассказала тебе больше?

— Нет, — ответил Маати. Они прошли под каменной аркой и вышли во двор. Эя поглядела на звезды.

— Я тоже не знаю ничего больше, — сказала она. — Я попыталась уговорить ее рассказать об этом. Она не захотела.

— Зачем пытаться? — удивился Маати. — Разговоры ничего не изменят. Пускай она будет такой, как есть, и там, где сейчас. Так лучше.

Эя приняла позу, которая означала, что она принимает его совет, но лицо не слишком этому соответствовало. Он положил руку ей на плечо.

— Все будет в порядке, — сказал он.

— Будет? — сказала Эя. — То же самое я говорю себе, но не всегда верю своим словам.

Маати остановился у каменной скамьи, смахнул с сидения улитку и сел. Эя села рядом, сгорбилась и поставила локти на колени.

— Ты думаешь, что мы должны остановиться? — спросил он. — Прекратить подготовку к пленению?

— И по какой причине?

— Ванджит не готова.

— Это не так. Ее ум так же хорош, как у любого из нас. Если бы я призвала остановить пленение, я бы сказала, что не доверяю ей быть поэтом. Из-за того, через что она прошла. И из-за того, что у нее отняли гальты. И если я бы сказала это о ней, для кого это было бы неправдой? Ашти Бег потеряла мужа. Отец Ирит сгорел вместе со своей фермой.