Тропа Исполинов - Феликс Петрович Эльдемуров Страница 33

Какой-то вдребезги пьяный солдат, ординарец или денщик, пробираясь вдоль стены, схватился, чтобы не упасть, за шнур громоотвода. Повис на нем. Оторвал…

Нет, Тинч не станет закусывать губ и сжимать кулаки в бессильной ярости. Всё преходяще, как учили его в эту зиму в Бугдене. И только пальцы сами собой механически перебирают костяшки чёток в кармане старой отцовской куртки.

Поднявшись на пригорок, откуда было хорошо видать всё, что творилось вокруг, Тинч достал коробок спичек и осторожно огляделся по сторонам.

Вокруг него не было никого. Впрочем, мало ли по какому случаю одинокий мальчишка в перепачканной глиной куртке чиркает спичкой о коробок, а после задумчиво смотрит сквозь пламя.

Но смотрел он сквозь огонь в направлении своего бывшего дома…

2

Памятник командору Лоремуну на главной площади города украшен весёлыми разноцветными флагами. Из левой ноздри командора вытягивается длинная мутная сосулька. На камнях соседней площади лежит расколотая пополам скульптура "Хозяйки Города". Кому-то из боевиков "отряда народной обороны" не понравилось, что у "Хозяйки" оголены плечи. Огромная бронзовая женщина с ключами в правой руке и схваченным за лезвие мечом — в левой, полушариями зелёных глаз взирает на верхние этажи зданий. Рядом, здесь же, возвышаются четыре виселицы, на двух из них покачиваются тела. Возле двух других лениво похаживает угрюмый малый в светло-коричневом балахоне с капюшоном, постукивая о помост свежеструганным посохом — непременной принадлежностью "стадника Господня".

По рыночной площади пробирается странный длинноногий парень, с ног до головы измазанный в лошадином навозе, с мешком в руках. Переходя то к одному, то к другому из торгующих, он загадочно запускает руку в карман, достаёт ворох "конских яблок" и приговаривает:

— А ну, хозяин, ха-ха-ха, отсыпька мне товару! А не то я твой лоток дерьмом измажу!

От парня несёт за версту. Тронуть его никто не решается. Испуганные торговцы один за другим бросают в мешок сумасшедшего кто ломоть хлебца, а кто и кусок сушёного мяса.

Так он бродит от одного к другому до тех пор, пока из прилежащей улицы не появляются шествующие усталой цепью, одетые в одинаковые светло-коричневые балахоны небритые люди с грубо оструганными посохами в руках. С веревочных поясов свисают длинные мясницкие ножи, на груди болтаются косые распятия, верхнюю часть лица укрывают широкие капюшоны.

Безумный слишком поздно заметил опасность. Или просто не уразумел в чем дело, когда они, не проронив ни слова, окружили его со всех сторон. Их посохи привычно взлетели ввысь и ритмично опустились раз, и другой, и третий…

И всё-таки он как будто вырвался из их кольца. Бросив свою ношу, прихрамывая, с обезображенным лицом, попробовал бежать. И тут же замер, плача и пошатываясь, заломив назад плечи…

В его спине глубоко сидел пущенный кем-то из них широкий мясницкий нож.

Обрыв крепостной стены был рядом. Раскачав тело за руки и за ноги, люди в балахонах швырнули его с откоса. Следом полетел мешок.

Тинч спустился к упавшему тотчас после того, как балахонщики удалились. Безумец ещё дышал. Его рука искала, нащупывала мешок, валявшийся поодаль.

— Гдее…

— Я сейчас принесу, — вскочил Тинч, хотя понимал, что этим уже не поможешь.

— Передай всё это… ооо, Господии…

И сумасшедший остекленел глазами, так и не сказав, для кого он собирал милостыню таким странным способом. Тинч заглянул внутрь мешка. Там было набрано немало — достаточно, чтоб прокормиться дня два-три.

Он действительно свихнулся или просто решил прикинуться? Что-то я раньше не встречал его в городе. За что они его так?

Кто-то, быть может, начнет искать и найдёт этого парня.

Кто-то, для кого и добывалась эта пища…

Тинч вернулся к ручью.

3

Здесь, под навесом старой крепостной стены, в старые добрые времена дети вырыли небольшую пещерку. Взрослые знали о ней — хотя бы потому, что сами когда-то играли там, будучи детьми. Ее так и называли: Детская Пещера. Временами в Детской Пещере ночевали бродяги или останавливались проезжие. Сейчас она была пуста. Кто-то разбил о камень глиняную кружку у родника, и Тинчу пришлось пить из горстей, зачерпывая стынущими пальцами свежую весеннюю, красноватую от глины воду. Рядом, из мшистых трещин стены вылезала молодая трава и раскручивались зелёные пружинки папоротника.

Здесь сильно пахло папоротником: тяжеловато, бальзамически, как бывает в храме, когда идет служба.

В тот день Тинч побывал и в храме. Насмотрелся на коленопреклоненных "стадников", а на исповедь не попал — служители, словно боязливые мыши в присутствии крыс позакрывались в кельях. Побывал близ чаттарского молельного дома — закрытого, глухого, черневшего выбитыми стеклами. И чаттарское кладбище тоже посетил. Он прошёл его до конца, до той стены из белого камня. Мимо развороченных дорогих надгробий, мимо человеческих костей, втоптанных в грязь. Мимо опрокинутых и разбитых каменных домиков, мимо каменных плит, на которых свежей краской были намалеваны руки с косым крестом на ладони.

Издалека он углядел знакомый белый домик. Такие ставят в Чат-Таре, Анзурессе и Бэрланде, где считают, что душа человека по смерти превращается в пчелу и ей приятно, что надгробье имеет форму улья.

Эта могила, судя по всему, не избежала участи остальных. Но, в отличие от них, опрокинутые плиты кто-то успел установить на прежнее место. Ту, что служила домику крышей, — у нее был отколот уголок, — повернули так, чтобы уголок имел опору. Весь холмик кто-то так же привел в порядок и даже старательно очистил от прошлогодних листьев.

Судя по глубоким следам, оставленным в рыжей глине, это был человек, обутый в сапоги со шпорами. Из прошлогодней травы Тинч поднял кисет с рельефным изображением грифона — герба свободного Чат-Тара.

Потом его рука сама вытянула из кармана чётки и книгу…

"Не вечно над миром пожары горят, не вечно, истерзанный, пышет закат, и ветром ночным не захлопнется дверь в сей мир, что ярится, как бешеный зверь.

Ты только поверь в то, что Солнце взойдет, и новая птица на Древе споёт, и новые люди на смену спешат, и песни былого, как прежде, звучат. Целительный дождь упадёт на поля, и вечно пребудет Земля…"

4

Посиживая в глубине пещеры, он за воспоминаниями не заметил, как к городу подобрался вечер. Давно не стало слышно ружейных залпов, что рвали воздух где-то в оврагах за посёлком дорожников.

Закрыв