Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр Страница 33

А я через него… и по луже, что лишь глядится глубокою, но на деле — тонка, что твое зеркло. Бегу.

Сзади пыхтит кто-то… а я уж думала, что я последняя.

Игнат?

А и не помню, откудова он взялся. Догоняет.

Хмурый.

Взъерошенный. И злой. С чего бы? С того, что последний? Так не в том задача, чтоб первым быть…

Через ручей я перескочила.

И Еську догнала, если кто и послушает, то он. Тронула за рукав и губами одними сказала:

— Неспокойно мне.

Нахмурился. Глянул вопросительно. А я что? Могла б объяснить, объяснила б, так же и сама не разумею, что не так. А оно не так… впереди ямина и мосток, через нее перекинутый, да и не мосток, деревце тоненькое, по которому пройти надобно.

— Неспокойно, — повторяю. — Будь… осторожней.

А и пущай смеются над бабьими страхами, если они пустые.

Еська кивнул и прибавил… с Евстигнеем поравнялся. Шепнул чегой-то… а тот свистнул по-птичьи… и Елисей же птицею отозвался.

Кирей споткнулся будто бы, замер, прислушиваясь.

И Лойко пыхтеть перестал, подобрался.

Ильюшка руки встряхнул, пальцы закрутил, свивая на них тонюсенькие нити силы. А если все ж таки…

— Стой, — я попробовала перехватить Игната, да руку мою оттолкнул и меня пихнул в плечо. И со злостью такой, что диву далась.

Только ходу прибавил.

Откудова силы взялись? Пролетел мимо Еськи.

И Евстигнея, который попробовал ему дорогу заступить. Через Кирееву ногу перескочил — не зря учил его Архип Полуэктович.

Я крикнуть хотела, а язык будто к горлу прилип.

Игнат же только прибавил.

В жизни так не бегал, как сегодняшним днем. Конем диким взлетел на холмик. А с него — на деревце… и сердце мое обмерло.

Оборвалось.

И вновь забилось.

Ничего. На той стороне уже Игнат обернулся и кукиш скрутил. А еще боярин, воспитанный человек… тьфу.

Елисей к ямине подобрался.

Заглянул вниз.

Ногою опробовал дерево… и отступил. На Ерему же, когда тот полюбопытствовать сунулся, рыкнул и не по-человечьи…

— Зославушка, — Кирей стряхнул с рукава грязную пляшку. — Скажи, о радость очей моих, души отрада, что происходит?

— Не знаю, но… неспокойно.

Яма.

Обыкновенная.

Мы каждый день над нею бегаем. Сперва-то она махонькой была, чтоб, если плюхнешься — а плюхалися частенько — не скалечилися. И что характерно, грязюка в ней завсегда до краев стояла. После то яма стала глубже, ширше, а заместо грязюки на дне колья появилися.

Когда?

Я и не заметила.

Ныне ж подобралась к самому краю, вытянула шею, что гусыня. Гляжу… ровнехонькие, обтесанные, белым белы…

— Иллюзия, — сказал Ильюшка, присаживаясь у края. — Но качественная. И встроенная хлопушка. Заденешь кол, получишь ожог… несмертельно, но неприятно.

— А он выдумщик, — Кирей зашел с другой стороны.

— Ты о ком?

— О наставнике нашем. Он же полосу эту треклятую строит… значит, иллюзия. Подозреваю, что со временем и настоящие станут.

Лойко лишь плечами повел.

— Чего, так и будем стоять?

— Чужой не проходил, — бросил Елисей, присевши на корточки. Он наклонился, выгнув спину горбом, и носом в самую грязюку влез. — Архип был… от него морем несет. Вы вот…

Головою повел со стороны в сторону.

Глаза прикрыл.

— Размыло… но никого чужого не чую…

— Погоди, — Егор рукава подтянул. — Я воду… поговорю…

Он огляделся и, заприметив лужу побольше, сел в нее. Сунул растопыренные руки в грязь…

— Егорка у нас воду хорошо чует, — тихо сказал Еська. — Если кто и сумеет, то он…

Сидел Егор долгехонько. Аль мне так примерещилося? Главное, что сидел и сидел, после покачиваться стал, а как глаза открыл, то подивилась я тому, до чего синие они, яркие, что из каменьев драгоценных вырезанные.

— Не понимаю, — сказал он медленно, руки из воды доставая. А пальцы-то побелели, и ногти синими сделалися, что у покойника. — Здесь явно что-то делали, но что… вода не помнит.

— Интересненько, — Еська монетку вновь достал. Ему, видать, без монетки вовсе не думалося. — Очень интересненько…

— Малой перешел, — Емельян кивнул на ту сторону. — И ничего…

— Ничего хорошего.

Елисей все ж надавил на дерево рукой.

Выдержало.

— И что делать будем? — поинтересовался Кирей.

— Не лезть на рожон, — я и не поняла, кто это сказал. А Еська, сунув монетку в карман, велел:

— Посторонитесь.

И без разбегу как кувыркнулся колесом, я и ойкнуть не успела, как он на дереве оказался. На руки встал. Ноги задрал. И пошел себе, скоморох несчастный.

Елисей только заурчал глухо, вздохнул Ерема.

— Мало его пороли, — добавил Евстигней, глядючи на яму задумчиво-презадумчиво.

— Если опираться на факты, — Ильюшка к самому краю приблизился, заглянул в ямину и руку сунул, помахал, — то имеем в наличии остаточные следы магии. Конечно, есть вероятность, что это наставник иллюзию подновлял, но… сомневаюсь. Тогда откуда фон? Вчера здесь было чисто, а значит, ловушку, если она есть, ставили ночью. Вопрос — на кого?

И огляделся, точно ожидая, что признается кто.

А и вправду, на кого?

— Игнат прошел, — повторил Емельян и за подбородок себя ухватил. — Еська тоже…

— Не показательно, — Илья покачал головой. — Они знают, что ваш Еська не кандидат. Стоит ли на него тратиться?

— И кого пустим? — Емельян спросил сие с усмешечкой, вот только с Ильюшкою нашим шутковать не стоило. Огляделся он и меня пальчиком поманил.

— С ума сошел? — Кирей тотчас рядом очутился и руку на плечо мое положил. — Она-то тут при чем?

— Возможно, что и не при чем. Но именно она почуяла неладное. Я не требую, чтобы она сама подошла… дай мне свою вещь. Платок там… ленту.

Кирей вытянул ленту из косы да так, что едва ль не с волосьями.

Мстит за вчерашнее лечение?

— И крови капля нужна будет, — извиняющимся тоном произнес Ильюшка. — Но это единственный способ проверить, на нее ли ловушка настроена.

— А если…

— Будем проверять всех.

Я руку протянула и булавку, чтоб было чем колоть. И отвернулася: вот не так больно сие, как страшно. Ойкнула тоненько, когда булавка палец пробила и спешно в рот сунула. Может, оно воительницам и пристало раны сносить терпеливо да мужественно, но я себя воителкою не чуяла.

Да и раны — одно, а булавка — другое.

Илья ж булавку о ленту вытер.

Из ленты споро куколку скрутил — я по малолетству тож таких делала, из палочек да веревок — и куклу этую на краю ямы поставил.

Сел на землю.

Поерзал, видно, непривычно ему было в грязи рассиживаться, и руки поднял.