Игорь Чужин - Уйти чтобы не вернуться (СИ) Страница 33

Помимо еженедельных посиделок у боярыни, моя гвардия собиралась по вечерам в моей комнате, где мы подводили итоги дня и обсуждали возникшие проблемы, а так же чего греха таить и поддавали, но без фанатизма. Я частенько брал гитару и пел для своих младших братьев песни из прошлой жизни, не особо заморачиваясь переделкой текстов, главное чтобы эти песни мне нравились. Как-то незаметно к нашему кружку присоединился Митрофан Хромой. Старый дружинник и так постоянно занимался делами дружины а, следовательно, без него не решался ни один важный вопрос. Митрофан был не дурак выпить и послушать мои песни, поэтому стал завсегдатаем наших вечеринок. У моего неформального начальника штаба хватало ума и такта не быть в каждой бочке затычкой, и он не пытался перетащить на себя командирское одеяло, а поэтому стал среди нас своим. Мудрые советы старого воина практически всегда шли мне на пользу, и вскоре я стал его звать дедом, а он в ответ меня внучком.

К середине февраля световой день удлинился и морозы спали. Весна была уже не за горами, а поэтому в Верее активизировалась жизнь. Из лесных деревень начали приезжать обозы с пушным оброком, а на рынке снова началась меновая торговля. В Верею один за другим стали приезжать купеческие караваны из Рязани и Москвы за пушниной, а Пелагея начала готовить обоз с данью для княжеской казны. Солнечная погода, а также предчувствие весны грело душу и поднимало настроение, но в один прекрасный вечер все пошло прахом.

В этот день к боярыне наведался в гости московский купец, который приходился Пелагее дальним родственником и Пелагея, запершись с ним в своей горнице, о чем-то долго совещалась. К полудню купец уехал с обозом в Москву, а вечером во время нашего обычного застолья Тимофей Хромой сильно надрался, и когда я отводил поддатого деда в его комнату, того пробило на откровенность.

– Хороший ты парень Алексашка, но не наш! Бежать тебе нужно отседова, пока время есть а то…, – сказал дед когда я укладывал его на лавку, но поняв что сказал лишнего замолк.

Каждому известна истина гласящая: 'что у трезвого на уме, то у пьяного на языке'. Поэтому услышав эти слова, я встряхнул деда как грушу и, усадив не лавку, спросил:

– А вот с этого места поподробнее! Что за напасть и почему мне нужно срочно бежать из Вереи?

Дед сразу протрезвел и начал юлить, но такое поведение Тимофея меня еще больше насторожило, и я буквально вытряс из него всю правду. Оказалось, что дедок был тайным соглядатаем боярыни Пелагеи в дружине и намерено втерся ко мне в доверие. Так как я ничего против боярыни не умышлял, то дед так и докладывал об этом хозяйке, но все переменилось с приездом московского купца. Купец Акинфий Рудой был двоюродным дядей Пелагеи по матери, и та подробно рассказала родственнику о своих бедах и проблемах, а так же о нападении банды Путяты на усадьбу.

Акинфий вызвал на ковер Митрофана и подробно допросил его о новом воеводе. Дед выложил обо мне всю подноготную и присовокупил к ним свои домыслы и подозрения. Возможно, Акинфий и не стал встревать в отношения между Пелагеей и пришедшим неизвестно откуда странным воеводой, если бы не богатые трофеи, захваченные у боярина Путяты. Видимо купец решил погреть руки на чужом добре и начал стращать Пелагею мною. То, что я зарежу боярыню вместе с детьми ради этого богатства, не подлежало даже сомнению, и боярыня под давлением родственника собственноручно написала на меня донос думному дьяку в 'Разбойную избу'. Митрофан лично присутствовал при написании этой бумаги и рассказал, что самозванство было самым малым преступлением, в котором меня обвиняли.

Такой поворот событий стал для меня настоящим шоком, и я с трудом удержался, чтобы не прибить деда, приложившего свою руку к свалившейся на меня беде. Однако злоба не лишила меня разума, и я удержался от расправы над Митрофаном, который на самом деле не был ни в чем виноват. Если взглянуть на произошедшее непредвзято, то другого финала в моей карьере воеводы не могло быть в принципе, слишком моя личность выбивалась из привычной картины мира и по мою душу обязательно пришли. Мне деда благодарить за предупреждение нужно, а не винить во всех бедах, иначе взяли бы меня тепленьким, а так у меня появился шанс спасти свою шкуру.

– Прости меня Митрофан, погорячился я. Спасибо тебе за правду! – сказал я, отпуская дедову рубаху.

– Да чего уж тут, дело житейское. Ты меня тоже прости Алексашка, не со зла я. У меня семья, внуки, а боярского слова ослушаться я не мог.

– Да понимаю я, что ты человек подневольный, только не знаю, куда мне бежать, вот и взбесился! Что посоветуешь?

– В Новгород тебе уходить надо. Ты муж ученый и многими тайными знаниями обладаешь. Там тебе место найдется. А в Псков не ходи. Не знаю, правда ли то, что ты сын боярина Томилина, только его брательник Кирилл тебя не признает и объявит самозванцем. Знаю я этого нехристя, он за резану удавится, а за братово наследство и мать родную продаст!

– Спасибо дед за совет и предупреждение. Пойду думать, что делать дальше, – сказал я и ушел к себе в комнату.

После такого поворота судьбы заснуть было невозможно, а поэтому мне всю ночь пришлось обдумывать способы, как избежать дыбы в 'Разбойной избе'. К утру план спасения в основном сложился в моей голове, и теперь оставалось претворить его в жизнь. План был простой, но требовал тщательной и незаметной подготовки. На все про все я выделил себе три дня и сразу с утра приступил к его выполнению.

Никаких изменений в привычный распорядок дня я вносить не стал, а только озадачил десятников подготовкой дружины к конному выезду, чтобы якобы начать тренировки перед княжеским смотром в Москве. Этот приказ ни у кого не вызвал подозрений и личный состав занялся подготовкой лошадей к походу. На следующий день был назначен строевой смотр, с осмотром оружия и доспехов, а также исправности конной экипировки. Выезд на учения был намечен на послезавтра, поэтому я приказал кузнецам перековать лошадей, чтобы не возникало проблем в дороге. Воспользовавшись этим формальным поводом, я закрылся в оружейной комнате и снял с Дефендеров бойки и фиксаторы барабанов. Внешне оружие выглядело исправным, но стрелять из ружей стало невозможно. Братья Лютые по моему приказу упаковали все наличные боеприпасы в переметные сумы и вынесли из оружейки в мою комнату. Боеспособное оружие осталось только у караула, но эту проблему я собирался решить перед самым бегством из усадьбы.

Закончив диверсию, я созвал на совет свою гвардию и рассказал о сложившейся ситуации, а также о планах побега. Конечно, расставаться с безбедной жизнью в боярской усадьбе ни у кого желания не было, но все шестеро гвардейцев решили последовать за своим командиром. Каждый из бойцов прекрасно понимал, что другого выхода у них нет, и их первыми потащат на дыбу, как приближенных самозванца. Озвучив свой план, я поставил каждому из бойцов индивидуальную задачу, а затем мы обговорили возможные варианты развития событий. Моя жизнь была дорога мне как память, поэтому я приказал жестко подавлять любые попытки сопротивления и в случае необходимости стрелять на поражение, невзирая на лица и звания.