Анастасия Брассо - Поцелуй зверя Страница 34

— Ясно…

— А… кто твои родители?

Юлия рассудила, что если уж решила один раз быть любопытной, то почему бы не пойти дальше? На столе появилась тонкая пиала с неровными, как кристаллы, кусками коричневого сахара. И еще одна, такая же, с мятными леденцами в блестящих обертках.

Марк взял одну конфету. Юлия в молчании наблюдала за тем, как его нервные пальцы, разворачивая леденец, шуршат оберткой. Подержав немного на ладони прозрачно-зеленый эллипс, Марк механически бросил его в рот.

— Я с предками давно не общаюсь, — сказал, он, не глядя на гостью.

— Почему?

Скомканный фантик полетел в стекло. Ударился, упруго отскочил в сторону и остался лежать на паркете глянцевым изумрудным шариком.

— Они меня не понимают.

— Мои меня тоже не понимают, — понимающе кивнула Юлия и добавила: — Но они ведь меня любят…

Марк промолчал. Запах свежемолотого кофе согревал и успокаивал. Который раз за сегодняшний день некие неуловимые вещи вдруг отчетливо напоминали лето, Испанию. Этот аромат, и занавески, как море. Плотные двойные рамы старого добротного дома и большие чугунные батареи делали зиму не такой невыносимой. Непривычное тепло и бессонная ночь начали сказываться быстро. Юлия не без труда заставила себя сесть прямее на удобном стуле, выпрямить ноющую спину. Марк невольно повторил ее движение.

— Мы с тобой ведь о самом главном не говорили еще… — тихо начал он.

— О чем?

Юлия вскинула ресницы и вдруг увидела, что глаза, так удивительно похожие на ее собственные, выглядят больными и уставшими. Покраснела тонкая кожа век, полопались мелкие сосуды. На скулах кожа обветрилась и краснела мелкими болезненными точками. Стало стыдно, когда подумалось, что это из-за нее. И не такое могло случиться с человеком, пока он выслеживал ее, если не врет, почти месяц.

Марк наклонился, поставил перед Юлией дымящуюся чашку. Не распрямляясь, оперся локтями о стол. Глядя ей в лицо, заговорил тихо, проникновенно, так, что становилось ясно — эти слова предназначены только ей. Именно ей одной.

— Я столько натворил в жизни… Все от того, что поздно понял… и долго не видел, кто я… Понимаешь?

— Да, — прошептала Юлия.

— Я не знал, куда себя деть, и ввязывался в такие вещи, что лучше тебе не слышать… От отчаяния моя милая бедная мама поседела раньше времени. Еще бы! Интеллигентный мальчик в банде малолетних отморозков, потом колония и наркотики и… Я прошел через все глупости и опасные штуки, какие ты можешь вообразить потому только, что мне некуда было приложить силы. Что-то бесконечно гнало меня вперед, толкало, причем именно к плохому…

— Да-да, я понимаю, — перебила она. — У меня так же… почти.

— Однажды, оказавшись в очередной грязной яме, я вдруг подумал, что именно там мне и место. Вообразил — мне мешает обрести настоящего себя родительское воспитание, все эти поколения интеллигентных предков… и я порвал с ними.

Глаза Марка подозрительно сильно заблестели, и Юлия отвернулась. С некоторых пор она не могла выносить вида мужских слез.

Но Марк не заплакал. Он выпрямился, налил себе кофе, отпил, глядя в окно, обжегся. И, поставив чашку, раздраженно щелкнул пальцами.

— В какой-то момент я оказался на грани жизни и смерти, что немудрено… И понял — нужно спасаться от самого себя.

— От самого себя? — быстро спросила она. — А разве это возможно?

— Я ушел в монастырь.

— Что?! Ты был монахом?!

Юлия искренне расхохоталась, представив этого гламурного мальчика в монашеском облачении.

— Послушником, — сказал он. — И это не смешно.

— Извини. Это интересно. И — необычно.

— Если хочешь, я тебе потом расскажу.

Марк отвернулся от окна. Лицо его в этот момент так живо отражало чувства, что Юлия невольно проникалась ими.

— Я так был рад, когда увидел твой свет! Просто очумел! Я понял, что не одинок. Я столько передумал всего… Знаешь ли ты о себе? Или даже не догадываешься, кто ты?

— А как ты, кстати, узнал — кто ты?

— Старец сказал.

— Старец?

— Я все-все тебе расскажу…

Он подошел совсем близко. Наклонился, обнял за шею. Тонкие пальцы сами, будто отдельно от его воли, ласкали Юлин затылок. Родное лицо приближалось, глаза расплывались, и дыхание, пахнущее мятными леденцами, становилось все теплее.

— Я так мечтал и уже не надеялся рассказать об этом кому-то, кто сможет понять…

Она отвернулась, сосредоточив внимание на занавесках, чтобы не видеть неприкрытой надежды, бьющейся в глубине этих глаз.

— …я ради этого ушел из монастыря, понял, что нужно делать… Другого пути нет, как ты не понимаешь? Такая возможность есть у единиц на всей планете!

Юлия закрыла лицо рукой.

— Я три месяца жил как идиот в языческой общине. Только чтобы получить рекомендацию и вот… И вот я вижу тебя… Ты, вообще, врубаешься, что такое бывает раз в тысячу лет, а то и реже?!

Мятное дыхание стало частым и горячим.

— Врубаюсь…

Она сделала попытку отстраниться от губ-бабочек, скользнувших по щеке. Получилось, но не очень ловко. И Юлия ударилась затылком о стену, слишком резко дернув головой.

— Я тебе не нравлюсь? — спросил он, недоверчиво прищурившись.

Как ты можешь мне не нравиться, интересно? Ведь ты мое отражение, зеркальная копия и единственная родная душа в этом непонятном для меня мире! Правда, сама себе я часто не нравлюсь…

— Не в этом дело.

— А в чем тогда?

— Просто, как-то…

Юлия отстранилась, мягко, но решительно убрала руку из пальцев Марка. Что-то смущало ее в нем, в этом воспитанном, приятном юноше. Даже странно… хотя — что странного? После того сентября она не могла позволить себе даже мысли о каких бы то ни было отношениях, связанных с любовью. А не связанных — тем более! Слишком дорого они обходятся, как оказалось. Во всяком случае — для нее.

— Ой, вот только не рассказывай мне сейчас про свои моральные принципы, ладно?!

Лицо Марка дернулось неприятной гримасой, нежные губы презрительно скривились. Почему это ее так задело? Ей всегда было наплевать на мнение о себе других людей, тем более каких-то мажоров!

— Это еще почему? — неожиданно для самой себя спросила Юлия. — А если я хочу о них рассказать именно сейчас?

— Но только не мне.

И тут он усмехнулся так нагло и соблазнительно, что заныло где-то в груди и застучало в висках.

— Это почему еще? — опешила Юлия.

— Да ладно, — Марк махнул рукой. — Ты жила с бомжарой каким-то почти две недели — и ничего. А я что — хуже?

Удар под дых был так силен, что орхидеи, нарисованные на керамическом чайнике, опасно задрожали и расплылись в чем-то горячем, вдруг замутившем глаза. Вот, получи, что заслужила. Она жаждала утешения так, как может жаждать человек, истосковавшийся по теплу и пониманию, стоящий на грани ненависти к себе. И вот, вместо утешения получает отповедь от малознакомого наглого мальчишки.