В. Бирюк - Догонялки Страница 35

Я зашёл в поварню. Марана тут многое переделала, чище стало, уютнее. Всяких корчажек, кувшинчиков на полочках добавилось, все стены пучками трав увешаны. Молодец, «богиня смерти», запасы делает. Для дальнейшей жизни.

Выпить бы, что ли… С тоски… Чтобы не маячило перед внутренним взором это вздрагивающее белое тело с багровыми поперечными полосами.

А приличной выпивки тут нет. Вообще — нет. Ни на «Святой Руси», ни во всём мире. Кажется, где-то в Магрибе арабы гонят спирт. Но исключительно для своих алхимических надобностей. Одно слово — мусульмане. Спирт гнать догадались, а чтоб выпить нормально — соображалки не хватает.

А вот стол Марана не поменяла. Помниться, Ивашко на этом столе Кудряшкову жёнку как-то пристраивал. То возле стола наклонял, то на столе раскорячивал. Изливая, таким образом, свою опечаленность от моего выговора. А мне как бы от своей тоски-печали избавиться? — А точно также.

В поварню заскочила Трифена. Бежала, бедняжка, запыхалась. Вбежав со света в темноту помещения, она несколько мгновений неуверенно приглядывалась к полкам на стенах, выглядывая, похоже, какую-то корчажку. Потом заметила меня.

— Меня Мара послала. Отвар тысячелистник принести велела.

Я молча поманил её пальцем. Что-то мне сейчас «а поговорить» сильно не в кайф. Что-то мне вообще зубы разжимать не хочется. Как-то мне после моих команд да разъяснений снова слова придумывать да произносить…

Когда она подошла ко мне вплотную — я молча развернул её за плечо к себе спиной, придавил за шею, так что она упала на локти на стол, и вздёрнул подол. Молча вставил между икрами её плотно сжатых ног свой дрючок и, как рычагом, чуть подёргал в обе стороны. Каждое моё движение сопровождалось её коротеньким негромким ахом. Только когда я, раздвигая, оттягивая в стороны большими пальцами и ладонями сразу и края её плотно сжатой щёлочки, и нервно подрагивающие ягодицы, вставил в неё свой уд, она коротко вскрикнула и начала что-то говорить:

— Ой! Господин…

— Помолчи. И так тошно.

Трифена подавилась фразой, замолчала и тут же снова коротко вскрикнула, как только я вдвинул в неё на всю длину. Сухо, сжато, больно. Болезненные ощущения. Будто режут. По самому больному. Ощущения тела соответствуют ощущениям души. Больно. Тяжко. Противно.

Девушка болезненно ахала от каждого моего толчка. Я так же ритмично болезненно кривился. Как же здесь всё… мерзко. И больно. И бабу эту… никак не зафиксировать.

Я придавил ей рукой холку, она распласталась по столу, прижавшись к столешнице щекой, пыталась ухватиться руками за края, чтобы как-то компенсировать силу моих ударов внутрь её тела.

Глава 163

В поварне вдруг снова потемнело: в дверной проём вбежала Елица.

— Трифа, ты где? Ты куда пропала?! Там старуха уже рычать начала. Она ж тебя живьём съест! Ой!

Теперь она рассмотрела нашу «скульптурную группу» и распознала процесс, которым мы занимались. Прижав руки ко рту, начала осторожно, не поворачиваясь к нам спиной, отступать к двери.

— Стоять! На месте! Побежишь — пойдёшь под плеть. Ты только что видела, как это делается. И тебя на «кобылу» положить? Стоять, я сказал!

Медленное, непрекращающееся отступление девки к порогу, наконец-то, приостановилось. Это хорошо, потому что ещё один её полный шаг назад, и мне пришлось бы исполнить обещанное — приказать Ноготку бить её плетью. За непослушание господину. Повелителю и владетелю. Каждое слово господина должно быть исполнено, каждое неисполнение — наказано. Блин, как же мне это всё… обрыдло.

Елица замирает от моего крика, но её внимание концентрируется не на мне, господине и хозяине, а на более интересном, завораживающем зрелище: крепенькие смугленькие ягодички Трифены синхронно вздрагивают от моих толчков. Я подхватываю подол платья своей «гречанки» и неторопливо поднимаю его, сдвигаю, открывая её поясницу, спину, плечи. Собирая ворохом на шее. Предоставляя одной своей рабыне обширное поле наблюдения — спину другой. В отличие от недавно жадно рассматриваемой обеими девушками поротой боярской женской спины, здесь, по этой спине, не бьют плетью. Отнюдь. Точка приложения внешнего усилия вообще находиться в другом месте. И хотя движения тоже ритмические, хотя тело тоже сотрясается, дёргается в темпе внешних толчков, но различия существенны. Елица не может оторвать взгляда от обнажённых бёдер своей ровесницы, своей «товарки по несчастью», по врождённому состоянию — «баба русская». Не может отвести глаз от моих рук, гладящих тоненькие смуглые плечи моей наложницы, скользящих по прогнувшейся спинке, от сминаемой моей ладонью ягодички своей новой подружки — новой господской рабыни. «Так вот как это по-боярски-то делается!». Крестьянские-то варианты она, наверняка, и в родительском доме не один раз видела. А тут сразу: и «боярская порка», и «боярское порево». Как много новых знаний для юной девицы!

Потом она поднимает глаза и видит, что я её разглядываю. По стилю мизансцены мне требуется, наверное, изобразить широкую, наглую, сальную усмешку. Самоуверенную маску благородного петуха, «топчущего» одну из курочек из своего курятника. Родовитый «топтун» в ореоле своего божественного права топтать. Но… что-то мне не улыбается. Губы, знаете ли, просто не складываются. Будто забыли как это делается. Почему-то… Но и мой просто пристальный, безотрывный, внимательный взгляд даёт сходный эффект: она мгновенно вспыхивает, как-то мучительно краснеет и делает шаг назад, к выходу. Шажок.

— Вернись. Подойди ко мне.

— Мыйк… Господине… Мне эта… нельзя… меня ну… я ж тогда… ну, помру или взбешусь сразу… и это… в глазах темнеет и сердце колотиться… прям в горле… Марана сказала давеча…

— Не бойся, я тебя не трону. Если за тебя подержится, так ты и помереть можешь. А оно мне надо? Ты ж моя роба, имущество моё. Какой же добрый хозяин свою скотинку для забавы губит? Подойди. Ну! Без плетей не понимаешь? Сейчас Ноготку крикну.

Елица, чуть поскуливая, подходит и останавливается напротив меня у другой стороны стола. Я ещё чуть выше сдвигаю платье Трифены, наклонившись над ней, глажу её обнажившиеся плечики, ухватываю их и тяну назад, на себя, чуть приподымаю девушку так, чтобы она снова стала на локотки.

— Видишь, девочке неудобно. Держаться не за что. Упрись ей в плечи, чтоб её не болтало по столу. Не дёргайся — тебя не коснусь.

Я поглаживаю спинку своей «гречанки» и внимательно наблюдаю, как Елица осторожно устраивается симметрично Трифене. У нас довольно большой стол, и, чтобы обеспечить устойчивость конструкции, девушке приходиться встать в ту же позу. Зеркально повторить положение «осеменяемой курочки». Наконец, она неуверенно накладывает свои ладони на торчащие тонкие косточки голых плечей Трифены и тут же резко отдёргивает.