Людмила Лазарева - Наследница Богов Страница 35

Но не все уплыли на остров в центре морей. Остались немногие. И старшиной их был тогда лесной эльф — Хранитель Мира. Он учил своих последователей, будто многажды отданное добро дает многажды дополненные силы, а время, потраченное на чужие нужды, возвращается к творящему сторицей. И получалось, чем больше добра сделал эльф другим народам, тем больше радости ему становилось от дел его. И прибавлялась мощь его волшебства, потраченная на чужие беды, а жизнь его удлинялась и удлинялась. И стали ученики его, как мифические феи, появлялись они то там, то здесь, спасали несчастных, попавших в беду. Да видно, не каждый из них утруждал себя, подобно учителю — время пришло, и постепенно умерли они все. Но Хранитель Мира, говаривали, живет и доныне. Появляется неожиданно в самый трудный момент жизни, и отводит неминуемую беду. В последний раз лесного эльфа встречали именно в этих краях, в заброшенных горах, где давно уж живут лишь ветер да неразумные духи, волей судьбы скрывшиеся от господ своих и творцов-магов.

Рассказывали, будто подростки-хоббитане задумали разведать, что за сокровища скрыты в недрах заброшенных гномами гор, да так ли страшны те горы, как о них сказки рассказывают. И порезвились тогда духи! Трое из детей неразумных сорвались в пропасть, а двое заблудились в недрах гор и едва не сошли с ума от преследования жутких чудовищ. Однако домой вернулись все пятеро.

Падавшие вспоминали, как подхватили их сильнее руки и понесли куда-то, а потерявшиеся вовсе опомнились только в объятьях родителей, не ведая, как туда попали. И лишь один увидел Старца с белыми волосами и в белых одеждах, когда тот подхватил его на руки и вынес из пропасти.

— Вот такие бывают эльфийские герои, — завершил он, нарочито отвернувшись от сида.

Светлана присмотрелась к гному повнимательнее и тут ее осенило: "Ба! Да он никак меня ревнует! Отсюда нападки на эльфов, и выпячивание непременного собственного героизма!" Ей стало весело, и она едва скрыла от Боромана лукавую улыбку.

Третий спутник, до того момента молчаливо сносивший гномьи поношения, внезапно встрепенулся.

— Меня зовут — Эрэндил — друг одиночества. Родители в детстве звали Каллион — они считали, что я принес свет в их жизнь.

Его речь прервалась также внезапно, как и началась, он так же неспешно, как давеча в пещере, поднялся и, словно танцуя, двинулся вперед, однако гном застыл с разинутым ртом, схватив Светлану за рукав. "Он… Он назвал свое детское имя!" — со священным ужасом прошептал Бороман. "И что?" "Что?! Да все! Они редко называют посторонним свое истинное имя, а детское — только когда готовятся умереть за кого-то. Он… умрет?"

— Эрэндил! — позвала Светлана. Тот повернул к ней свое бледное, как луна лицо и снова на нем появилась теплая нежная улыбка. — Ты это брось! Мы идет побеждать, а не умирать. Так и знай!

— Ну! — подтвердил гном, широко распахнув руки, словно намечалась процедура братания. Светлейший вяло кивнул и двинулся дальше.

Побродив немного по окрестностям, они обнаружили совсем рядом тропинку, ведущую в обход покинутой ими горы с мрачными подземельями, и присели на обочине, чтобы, по словам жизнерадостного гнома "малость подкрепиться" и подлечить собак. Бороман уже допивал первый бурдюк со слабым и кислым вином, как из-за поворота показался светящийся синевато-лунным светом утерянный путеводец. Светлана протянула руку, и тот послушно улегся в ладони. Посовещавшись, друзья решили, что никем не остановленный клубок преспокойно миновал все ведомые ему коридоры подземелья, едва не ставшего их тюрьмой, и не спеша выкатился на нужную тропку, где бывшие затворники оказались чудом. "Только неведомое чутье выведшей нас дамы Света помогло", — проникновенно кивая головой, проговорил гном, ритмично подергивая эльфа за рукав плаща. Тот не возражал, стоя у сосны и молча поглаживал прильнувшую к нему улыбающуюся собаку.

Глава десятая,

в которой гном и эльф поют, а орки терпят позор и делят власть

Лес спокойно шелестел над головами листвой и по-птичьи перечирикивался на разные голоса высоко в кронах, хрустел сушняком под ногами и шуршал мелкими лапками невдалеке от тропинки, по которой цепочкой выстроились путники. Это был самый обыкновенный, живой и наполненный жизнью лес. Ничего волшебного или противоестественного здесь их не ждало. Это ощущал даже толстокожий по отношению к наземным растениям гном. После вечернего "перекуса", заключавшегося в большей степени в принятии кислого винного напитка, он решил завершать шествие и пошел сзади, бормоча сам с собой нечто философическое, периодами прерывая собственнй монолог песнопениями. Вот и сейчас он хрипловато выводил какафонические рулады за спинами путешественников. Светка оглянувшись пару раз, подумала было прекратить праздничнее песнопения, а потом махнула рукой — пусть перебесится! Аппетит нагуляет по свежему воздуху, поест перед ночевкой — наутро протрезвеет. Опасность им явно не грозила.

Кровь посыпалась наземь. Эй!

Все орут: Ты врага добей!

Алой крови летят куски,

Душу рвут до смертной тоски…

Основания жизни до…

Все, враги! Рога крайний гудок!

Вздох последний врагов для всех!

Битва — лучшая из потех!

То-то будут умерших звать.

После битвы жена и мать!..

Страхи! Прочь, всех вас растудыть!

Смерть уж знала, кого убить.

Мы же пить будем до утра

У Прощального у костра…

Кровь посыпалась наземь. Эй!

Все орут: Ты врага добей!..

Он погудел для поддержания мотива, снова пропел ту же печальную битвенную песнь, пару раз, но значительно тише, хмыкнул печально и долго шел молча, перебираясь с одного края тропки к другому. Потом приостановился и зашуршал заплечной сумкой, спускаемой с плеча наземь. Снова забулькал опустошаемый бурдюк, и Светлана огорченно подумала, что совершенно опрометчиво они напрасно оставили Бороману две трети походных винных запасов, — такими темпами он мог опустошить их полностью за один вечер. Причем, казалось, на гнома алкоголь почти не действует: он продолжал все так же двигаться вперед, и успевал оглядываться по сторонам, периодически оборачиваясь и издавая воинственный клич, обращенный кому-то позади. И еще — вполне явственно впал в лирическое настроение. Почти мелодичное гудение (неужели они там все совершенно без слуха? Или он один такой?!) слышалось непрестанно, песни менялись, одна другой душещипательнее. И, если б певцу хоть немного слуха — спутники впали бы в ту же меланхолию. И вдруг Бороман поспешно обогнал девушку, приблизился к Эрэндилу и, обняв того за плечи, для чего гному пришлось слегка привстать на цыпочки, прогундел, проникновенно и весьма в нос, словно сквозь плохо скрываемые слезы: