Мария Быкова - Первый шаг Страница 36

К концу пазимника мы накрепко усвоили, что также страна не нуждается в:

— псевдобоевых колдунах, не умеющих ставить заклинаний защиты;

— деревенских знахарках, пусть даже и с академическим дипломом, но даже не подозревающих, чем аир болотный отличается от финиковой пальмы (мгымбр чешуелапый от василиска нелетучего, аура от магического поля, декокт подорожника от его же настойки и — для особо злостных прогульщиков — Эгмонт Рихтер от Эльвиры Ламмерлэйк);

— прочих антисоциальных элементах, не ведающих дороги в библиотеку.

Учитывая, что иные магистры, навроде директора, повторяли это на каждой лекции, не говоря уже о практических занятиях, а иные, сказав один раз, к этой теме более не возвращались, а лучше бы вернулись, ибо такое безразличие к будущему Лыкоморья малость пугало, — в общем, приведенные выше фразы запомнили все и до конца.

Хельги ходил угрюмый и злой. Злиться в ответ было не слишком-то разумно: у него проходил период самоопределения (это заумное слово обронила одна эльфийка с телепатического — на вампире она делала домашнее задание, правда, без его на то ведома и согласия). Периодически вампир приставал ко мне с вопросом: а нуждается ли вообще в нем эта капризная страна? Щадя мужскую гордость, я всякий раз отвечала положительно. С другой стороны, не особенно я и врала, ибо магистров Хельги различал отлично. И в принципе не только их.

Народ стенал. Никто не осмеливался стенать вслух при учителях (на занятиях у магистра Буковца на всякий случай старались и не думать) — на все возмущенные вопли ответ был только один. Вы сами этого хотели. Сами шли сюда, сдавали экзамены… слушайте, адепт, а может быть, вы занимаете чужое место? Может быть, где-то там есть безумно талантливый молодой маг, который не может учиться в Академии, потому что его место заняли вы? Если так, то мы мигом исправим сию оплошность…

Все знали, что никаких оплошностей быть просто не могло. Какие там оплошности — когда речь заходит о приеме на первый курс, им попросту не остается места. Из всех, кто подаст заявку, будут приняты только настоящие чародеи. Те, у кого действительно есть магический талант.

Но об этом магистрам предпочитали не напоминать.

Я, честно говоря, всех этих недовольных воплей совершенно не понимала. Помимо домашнего задания, общего для всей группы, мне приходилось выполнять еще и то, которое давал мне Эгмонт, — причем ни в том, ни в другом не удавалось схалявить. Мало того, злопамятный Рихтер не забыл поговорить о моей успеваемости с Фенгиаруленгеддиром. Сама я при этом историческом разговоре, понятно, не присутствовала, но не заметить пристального внимания, которым меня окружил добросовестный гном, было попросту невозможно. К концу второй недели я чуть не выла: новый темп отличался от прежнего примерно так же, как галоп отличается от рыси.

Ничего. Привыкла. Просто теперь свободных вечеров у меня практически не имелось, а над книгами я просиживала до самой темноты. Гном-библиотекарь сперва ругался, утверждая, что на меня свечей не напасешься, потом замолчал и повадился приносить на мой стол хитрый магический светильник, сделанный где-то в Королевстве-Под-Горами.

Во всем этом был один-единственный положительный момент. С этим самым библиотечным гномом у нас установились совершенно идиллические отношения: похвастать таковыми едва ли могла половина наших магистров. Адептов же гном вообще на дух не выносил — среди приписываемых им отрицательных свойств он упоминал неаккуратность, расхлябанность, привычку задерживать взятое и — о боги! — попытки портить библиотечные книги.

Я же к книгам относилась с изрядным пиететом: еще бы, читать я научилась очень поздно и с большим трудом, зато по собственному желанию. На книги моих денег никогда не хватало, так что таковые (книги, а не деньги; впрочем, деньги тоже, но в несколько меньшей степени) оставались заветной, но невыполнимой мечтой. Здесь же их было так много, что даже глаза разбегались. Представить себе, как можно на книге (КНИГЕ!!!) что-нибудь написать, нарисовать или подчеркнуть — о, на это не хватало даже моего изощренного воображения. Поняв это, гном (кстати, звали его Гамиль Зирак) преисполнился ко мне нешуточными родственными чувствами.

Библиотечные гномы — так поведал мне Зирак — это отдельный клан, маленький, но очень гордый. Это, кстати, было понятно и без объяснений — гномьи кланы все были гордыми, других в природе просто не водилось. Каждый старший сын в этом роду сменял отца на библиотечном поприще в Главной Межинградской Библиотеке. Сын же, шедший под следующим номером, становился библиотекарем в Академии Магических Искусств. Такая вот преемственность имела кучу приятных сторон: например, вся библиотечная магия, тайная и неясная, больше подходившая под определение «чары», не выходила за пределы одного-единственного клана. Да и запомнить расположение книг на полках гораздо легче, если ты бегаешь по этой библиотеке едва ли не с малолетства.

Сейчас, к слову сказать, здесь тоже имелся маленький гноменок — метр с кепкой, и то в прыжке, зато донельзя суровый и деловой. Пока что ничего серьезного ему не доверяли, но он даже пыль стирал с таким видом, будто прикасается к Главной Гномской Святыне Клана. Хотя кто его знает — может, для этого клана Главной Святыней были именно здешние книги?

Словом, не успел еще начаться серый дождень, как Зирак-старший уже стал позволять мне самой выбирать в хранилище нужные книги. Причины, вынудившие его так поступить, были весьма прагматичны: все чаще и чаще мне требовались книги столь редкие, что гном не сразу мог вспомнить, где они лежат. После того как пару раз он искал необходимый мне фолиант четыре с половиной часа, библиотекарь решил, что дешевле станет поступиться традицией, не дозволяющей людям ступать в фамильные пределы. Думаю, таким решением я отчасти обязана и кучке адептов, собравшейся у стола за эти четыре с половиной часа. Кучка была невелика, но настроена очень решительно. Зирак-младший сдерживал их из последних сил, прикрывая щуплым тельцем формуляры.

А уж после того как некая адептка сдала в моем присутствии книгу, выпачканную в губной помаде, гном зауважал меня еще больше. Еще бы, на следующее же утро выяснилось, что на адептку наложили заклятие, столь хитроумное, что снять его не смог ни один адепт. Магистры, я думаю, справились бы с ним легко (особенно если спрашивать не Марцелла, а, скажем, Эльвиру, Рихтера или Шэнди Дэнн), но они вмешиваться не стали. Заключалось же заклятие в следующем: на коже адептки, на ее одежде, белье, тетрадях и прочих вещах то и дело появлялись четкие помадные оттиски. Их появление не подчинялось никакой системе, как, впрочем, и гамма: от нежно-розовых до ядовито-зеленых, с переходом через радикально-черный цвет. Подозревали, что заклятие наложил Зирак; но, во-первых, раньше за ним такой злопамятности не замечали, а во-вторых, «шлейф» у заклинания был определенно человеческий, причем еще и женский. Я молчала, не отвечая ни на какие вопросы, и благодарила богов, что магистры не взялись за меня всерьез. Как бы я, интересно, объяснила, что все заклятие заключалось в случайно брошенной фразе: «Чтоб тебя саму этой помадой вымазало!»?