Марина Дяченко - Алена и Аспирин Страница 36

– Я тебе покажу милицию! Эту… сучку… эту… дрянь вонючую уберите отсюда! Развелось здесь…

Аспирин подскочил к Алене. Она стояла, очень бледная, с размазанной по лбу кровью, но сознания не теряла и даже, кажется, слегка улыбалась. Аспирин попробовал взять у нее скрипку – проще было бы вырвать кролика из пасти крокодила.

Женщина выкрикнула еще что-то, шипя и задыхаясь от ненависти, а потом вдруг, будто о чем-то вспомнив, кинулась бежать и скоро исчезла в толпе. Кто-то из любопытных, собравшихся у места происшествия, попытался схватить ее за рукав, но она стряхнула с себя поборников справедливости, как матерый секач – вцепившихся в шкуру собак, и была такова.

Мужчина в черной куртке потрясенно обернулся к Аспирину:

– Вот блин!

Аспирин поднял с земли скрипичный футляр. Протянул Алене; та без слов уложила на место скрипку и смычок. Аспирин закрыл защелки, и Алена тут же обняла футляр, как любимую куклу. Аспирин подхватил девчонку за воротник и потащил из перехода – наверх.

Ни о чем не приходилось думать. Все получалось само собой: в аптечном киоске он купил бинтов, поймал такси (хорошо хоть бумажник нашелся в кармане плаща) и велел ехать в ближайший травмопункт. Очереди не было. Хирург, дядечка средних лет, осмотрел Алену (черная сатиновая подушечка все еще висела у нее на шее), обнаружил, что сотрясения нет, просто рассечена кожа головы. Под местной анестезией наложил один шов («косметически») и сделал укол от столбняка. Алена, казалось, вовсе не обращала внимания на боль.

– Ты как солдат, – с уважением сказал дядечка-хирург.

– Если бы, – тихо ответила ему Алена.

Бледная и перевязанная, она выглядела жалко.

– Зачем ты за мной шел?

Аспирин вздохнул.

– Я думал, тебе назначили встречу. Вискас.

– Кто?

– Тот человек, что обещал испортить нам жизнь.

– А-а-а, – Алена чуть улыбнулась. – Ерунда.

Они сидели на кухне. Раскрытый скрипичный футляр лежал между ними – на свободном стуле. Аспирин присмотрелся: струны у скрипки были… На первый взгляд обыкновенные струны. Металлические. С тусклым серебряным блеском.

– Да, – сказала Алена и прикрыла глаза. – Я поставила его струны. Я боялась… короче говоря, у меня чуть-чуть получилось.

– Получилось? – переспросил Аспирин с горьким сарказмом.

– Ты же слышал, – тихо ответила Алена.

Аспирина передернуло.

– Что это было?

– Его песня. Первые несколько тактов.

– А эта сумасшедшая баба…

– Она не сумасшедшая. Ее проняло.

– По-моему, там всех проняло, – помолчав, предположил Аспирин.

Алена покачала головой.

– Понимаешь. Эта песня, если ее правильно сыграть, она… как свет для слепого. И все слепые вдруг понимают, что никогда не видели света – и не увидят, и, самое страшное, никто в этом не виноват, а только они сами. Это для них гадко, отвратительно, они ненавидят это – чужое, вредное… Та женщина, она… Ей это, может, физически больно и неприятно – понимать, что могла бы, могла, но не захотела, или побоялась, или пороху не хватило… Понимаешь?

– Нет.

– Эта песня совершенная, – тихо сказала Алена. – Звучит в мире, где совершенства нет.

Тикали часы. Было довольно поздно; где-то в клубе нервничала и злилась Женечка, с коротой Аспирин должен был сегодня встретиться. Звонила ему домой и на мобильный – а он отключил все телефоны, «абонент недоступен», вот так.

– За это она тебя огрела по башке? За совершенство?

– Она хотела, чтобы я заткнулась.

– Могла бы как-нибудь по другому…

– Не могла. Она сама сейчас не понимает, что на нее нашло. Мается.

– Ага. Пожалей ее.

– А что ее жалеть? Она уже завтра решит, что так и надо. Она очень устает на работе, аврал, нервы, экология, слабое здоровье, а тут эти, понаехали тут, нищие, голозадые, антисанитария, строят из себя…

Алена говорила на одном дыхании, легко улыбалась, но Аспирину вдруг стало страшно.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты – все это – знаешь?!

Она улыбнулась шире. Ничего не ответила.

Аспирин попытался вспомнить чувство, охватившее его при звуках Алениной скрипки. Наверное, это был все-таки страх. Секундный… как будто приснилась пропасть. Но омерзения, как у той женщины, ненависти, затмевающей рассудок – не было и в помине. Интересно, что было бы, играй Алена дальше?

– Может, налить тебе коньяка?

Алена покачала головой:

– Мне нельзя. Предложи Мишутке меду.

Аспирин поморщился, хотел что-то сказать – и вдруг осекся.

– Ты что, заранее знала, что тебя будут бить?

– Почему ты так решил?

– Ты не взяла Мишутку!

Алена вздохнула.

– Ну, я не знала, честно говоря, что так будет. Я думала, может, кто-то заругается, ну, за руку схватит… А Мишутка – ему ведь не объяснишь.

Она осторожно коснулась рукой забинтованной макушки.

– Болит?

– Отходит анестезия. Ничего.

– Надо анальгина. Или еще чего-то. Как же ты будешь спать?

– Мне надо еще много заниматься, – она будто его не слышала. – Руки… как деревянные. Но если хоть два такта получились правильно…

– Погоди, – Аспирин перестал копаться в пустой аптечке. – А если ты… то есть когда ты все сыграешь правильно – что будет? Все, кто тебя услышит, накинутся на тебя и станут бить ногами, зонтами, арматурой, так, что ли?

Она улыбнулась:

– Ну ты мастер фантазировать.

– Если от двух тактов на тебя накинулась эта тетка!

– Не повезло, – Алена потерла щеку. – Ничего, Леша. Мне главное – научиться это хорошо играть. Мне главное – сыграть песню от начала до конца и ни разу не сбиться.

Аспирин уселся перед ней – и снова встал.

– Послушай, а нет другого способа найти твоего брата? Если человек берется из ниоткуда, как… как ты, например, – это же заметно? Может, поискать какую-нибудь хронику, да хотя бы просмотреть газеты тех месяцев – о чрезвычайных происшаствиях. Может, он в больницу попал, или… в сумасшедший дом, например. Или хоть в детский приют. Ты же говорила, что он может быть какого угодно возраста? Может, он вообще младенец, вроде подкидыша, ну почему бы не попытаться поискать его другим способом, без этих твоих… струн?

– Это не мои струны.

– Хорошо. Это его струны. Кстати, я не понимаю, почему он так легко нашел здесь тебя – а брата найти не может?

Алена снова коснулась рукой макушки. Страдальчески сжала губы.

– Я тебе все рассказала, Алеша. Все честно. Просто ты не совсем понимаешь. Мой брат… он, может, здесь старый старик, и не взялся он ниоткуда, а прожил жизнь и помнит. И дети у него, внуки, жена – все помнят. Он помнит еще войну… как в подвале прятались от бомб… все помнит, кроме того, кто он на самом деле и зачем попал в этот мир. Ничего не дадут твои газетные хроники.