Ольга Вешнева - Огрызки эпох Страница 36

Мы лежали, сложив под головой руки, пересчитывали гаснущие звезды и пожевывали безвкусные стебли полевой травы. Ранние петухи соревновались в длине утренних песен.

— За Янку спасибо тебе, — Ахтымбан посмотрел на меня рассеянным взглядом. — Впервой меня порадовала твоя дурость. Никто иной не отпустил бы ее живехонькой.

— Не стоит благодарности.

Мне не хотелось возвращаться в пыльную нору. Я предпочел бы зарыться в стог и провести день в соломенной тени.

Наше сытое блаженство прервал конский топот.

— Пора, — выплюнув травинку, я вскочил на ноги.

— Ты волен идти, а я обожду, — Ахтымбан сел и скрестил ноги в щиколотках.

Плавным жестом расстающегося с выкуренной трубкой адмирала он извлек изо рта обкусанный стебелек.

Я присел поодаль от него, осматривая деревню. К нам скакал темнобородый мужик на рыжей лошади, подгоняя ее плеткой. Он видел в полумраке хуже, чем мы, но прекрасно различал на серо-зеленом поле труп вороного коня.

Мы переждали в засаде и выскочили наперерез рыжей кобыле. Беспородная лошадь взметнулась на дыбы, суча передними ногами и громовым ржанием перебивая распевшихся петухов. Она сбросила седока и понеслась в деревню.

Молодой крепкий мужик в льняной рубахе, холщовых портках и стоптанных сапогах вскочил, не чувствуя полученных при падении ушибов, и рванул вслед за лошадью.

Ахтымбан преградил ему путь, зарычал и показал клыки. Я зашел с другой стороны и ощерился, вторя наставнику.

Мужик не удержался на ногах. Он захлебывался воздухом, выхватывая нас из сумрака выпученными глазами. Поняв, что столкнулся с вампирами, он не ждал пощады.

Ахтымбан отступил, предоставил мне распорядиться судьбой человека. Запах потной одежды мужика навесил на мой нос бельевую прищепку и ударил в голову, как китайский монах в бойцовский гонг. Мне хотелось уйти от него как можно дальше. В то же время я испытывал братское чувство. Я не видел в нем жертвы.

— Убей его, Барчонок. Чего с ним чикаться! — подстрекнул Ахтымбан.

— Я в том нужды не нахожу, — уверенно возразил я. — Ты сам учил меня не убивать дичь без надобности. Мы не охотимся на полный желудок.

— Да кто ж тебя просил его есть? Сверни ему хребет, и брось ненадкусанным в поле. Волков уважь.

— Я его не трону, Ахтым, — я виновато опустил взгляд. — Не обессудь. Нет для нас нужды в его смерти. Пущай идет в деревню.

Мужик попытался встать. Ахтымбан пнул его в грудь.

— Человек — не животина бессловесная, Барчонок. Он всю деревню переполошит. И куда нам отселева деваться?

— Молчать я буду. Вот вам крест, — мужик размашисто перекрестился и хлопнулся оземь. — Помилуйте, господа упыри. Словом не обмолвлюсь о ваших набегах.

— Отпустим его, — настаивал я. — Он чуть не помер со страху. Молчать будет. Жизнь ему всего дороже.

— Я ж не токмо о своей жизни пекусь, — мужик припал к моим ногам жесткой бородой. — Семеро у меня детишек. Мал мала. Женку в минувшем году сгубила чахотка. Не на кого оставить их.

— Не верь лукавому человечишке, — увещевал Ахтымбан. — Обманет курва. Деревню подымет. К барину прибежит наушничать. А барин гонца за охотниками в город пошлет. Убей его.

— Чую, мужик не обманет, — предсказание Ахтымбана могло сбыться, но я не решился на убийство человека. Я сам еще чувствовал себя человеком. — Ручаюсь я за него, Ахтым.

— Поступай, как ведаешь, дурень. В долгу я пред тобой за Панночку, посему я уступлю тебе.

Бесшумной тенью Ахтымбан ускользнул в лес.

Я заглянул мужику в глаза и спросил:

— Как тебя звать?

— Прохор, — ответил крестьянин, не переставая трястись от ужаса. — Колесников. А вы, вестимо, из благородных господ. Помилуйте, ваше сиятельство. Вовек не забуду вашей доброты. В повечерие три десятка поклонов за ваше здравие буду перед образами выкладывать.

— Ступай восвояси, Прохор, — я втянул клыки. — И забудь, что видел нас.

Освобожденный мужик сполз на четвереньках с пригорка. Спотыкаясь, он поднялся и побежал в деревню.

Я снова нарушил вампирский закон, совершил непростительную ошибку.

Восход разлил алую краску на полнеба, призывая вернуться в убежище. Я поспешил домой.

Я не нашел Ахтымбана. Он был непревзойденным мастером запутывания следа. Для меня оказалось неожиданностью, что он не пришел в нору.

— Где Ахтым? — Людмила встретила меня неласково. — Отвечай, окаянец? Ты убил его?!! — она ударила меня по щеке.

— Я его не убивал, дорогуша. И я знать не знаю, в какую даль потянуло Ахтыма. Мы на двоих разъели дерябловского коня, а после он ушел и запутал след.

— Он бы сам не ушел. Покайся, Тихон, ты его прогнал?!! Надумал Янку у него отбить?

— Не нужна мне Янка! Меня с души воротит от ее змеючьего шипенья. Ты видела сама, как я ее расчистил. А что с Ахтымом у них за распри, мне неведомо. У нее выпытывай о сем, а меня не донимай.

— Гляжу, ты распетушился, Тихон. Силу девать некуда? Чаю, задумал моих славных мужей разогнать и утвердить себе на потеху бабский гарем? Вишь, какой шустрый. Не затем я тебя взяла к себе, чтоб ты разгулялся тут поперек моего веления. Я те налажу гулянку. Я те обломаю вольную волю, — Людмила схватила меня за шею и оторвала от пола. — Верой и правдой служить мне примешься. Не то в мелкие клочья тебя разорву.

Я раболепно заскулил. Людмила бросила меня на жесткий пол, отдернув руку.

— Не воротится Ахтым до завтрашнего утра — шкуру с тебя спущу.

Ее волосы упали на лицо. Она встряхнулась, смешно фыркая, и села на подушку, набитую утиным пером. Я встал на колени с покаянным, как на церковной исповеди, выражением лица, и бережно взял ее руки.

— Я храню тебе верность слово лебедь своей белокрылой лебедушке. Всегда буду самым преданным твоим рабом, дорогая. У тебя нет причины усомниться в моей любви. Я навеки твой.

— Как хочу я верить твоим складным речам, Тихон. Да негоже доверять тебе. Изменяешься ты. В силу входишь. Атаманом вскорости пожелаешь стать. Ежели сила тебе пособит, втопчешь меня в колею. Не люба я тебе. Становимся мы чужими. Предвидела то, да не приняла на ум. Не застращать тебя. Отвыкаешь ты от страха. Когда-нибудь мы врагами проснемся. Не хочу дожить до того мгновенья. Болью жжет меня лед твоей нелюбви, Тихон. Себе на муку я тебя сотворила.

— Как можешь произносить ты столь жестокие слова, дорогуша? — притворно ужаснулся я. — Я никогда не причиню тебе боли. Я буду впредь оберегать тебя от всяческих потрясений. Хочешь, ни на шаг от тебя не отойду?

— Хочу, но ты неминуемо отойдешь от меня, родненький. Не удержать тебя. Да, верно, и не надо, — Людмила уложила щеку на мою макушку и взъерошила мне волосы на затылке.