Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка Страница 37

- Я не для этого приглашал вас! Не для этого заплатил вам немалые деньги! О каких извинениях может идти речь, когда моей целью является женитьба?

Старик оставался безмятежен, как морское дно во время сильнейшей бури:

- Успокойтесь. Я, конечно, человек пожилой, но не глухой. Так что не кричите и выслушайте внимательно. Я уже приступил к исполнению обещанного вам. Задействовано все мое мастерство, а письмо и его содержание - хитрость, связанная с необходимостью каким-то образом зазвать семью Гретты в гости, так сказать, на нашу территорию, где мои способности не будут ничем ограничены и раскроются в полной мере. Кого может привлечь обед, пусть и от известного повара, обслуживающего лучшие дома Мюнстера? Разве что мать Гретты, младшую дочь. Да и они согласились бы только при условии, что вы покинете столовую. А вот извинения раскаявшегося юнца - совсем другое. Обратите внимание, в каких выражениях составлено послание. Ведь читая его, так и представляешь вас в образе напакостившего щенка, который поджатым хвостом, умильной мордочкой и прочим своим видом лучше любых слов просит прощения. Поверьте, отец и мать Гретты захотят увидеть вас в этом образе лично, и приглашение не останется без ответа.

Хотя объяснение не убедило и не совсем понравилось Манхегену, он сменил гнев на милость и подписался под извинениями и приглашением, позволив Гюнтеру впредь поступать, как тот сочтет нужным, если это пойдет на пользу.

Письмо произвело должный эффект на всех членов семьи Гретты, изначально надеявшихся увидеть Манхегена в роли неловкого подростка, расшаркивающегося перед важными особами. Пока отец девушки размышлял, стоит ли отвечать, а если да, то как именно, Гюнтер был занят другими заботами.

В доме купца стояли великолепные напольные часы старинной работы, которыми Манхеген перестал пользоваться, потому что определять время по ним было не просто затруднительно, а невозможно. После завода они сбивались, отставая или сильно убегая вперед. Изучив часы, Гюнтер вызвался настроить их. Старик сказал, что хотел бы видеть в часах не деталь интерьера, а нечто большее.

После некоторых раздумий и совещаний семья Гретты дала согласие на визит вежливости в дом Манхегена. В каждой строке письменного уведомления - менее официально их послание назвать нельзя - читались редкая спесь и самолюбование, не имеющее под собой оснований.

Воскресным вечером жители Гензелькиркена были обескуражены, увидев важных особ направлявшимися к Манхегену. Будучи не посвященными в намерения юноши и его странного нового знакомца, горожане головы сломали в догадках.

Гости и хозяин, умело изображавший покорность, расположились за столом, только старик стоял позади Манхегена, выдавая себя за личного слугу. За ужином купец ничего не говорил, кроме подобающих в такой обстановке комплиментов в адрес дам. Так его научил Гюнтер, искусству которого молодой человек всецело доверился.

Никто не планировал обманывать гостей с обещанием изысканной кухни от известного мюнстерского повара - ужин он приготовил отменный и лично контролировал смену блюд, попутно отвечая на неиссякаемый поток вопросов от дам, долго лишенных общения и известий из большого города.

Когда подали десерт, и сладкими креплеными винами наполнились бокалы, когда семья девушки в мыслях уже собиралась к себе, повар и слуги, за исключением Гюнтера, выскользнули из дома. Так было велено заранее.

Стоило закрыться входной двери, как рука Гюнтера легла на плечо Манхегена, и безмолвствовавшие до той поры напольные часы внезапно ожили, загудели. Гулкий бой раскатился по всему зданию.

- Мне удалось починить их, - поспешил разъяснить старик, едва завидев недоуменный взгляд Манхегена. - Теперь они всегда будут отмерять время с удивительной точностью, и вам не потребуется их подводить.

Часы, их ход были в высшей степени безразличны Манхегену, как и все мироздание, ведь его мысли крутились только вокруг прекрасной Гретты, что бы там ни утверждал покойный Коперник. Юноша был не в силах находиться так близко к возлюбленной и при этом не иметь возможности прикоснуться к ней, излить свои чувства, обменяться взглядами и теплыми словами нежности.

Он более часа ожидал, что Гюнтер откроет рот, заговорит с главой семьи и проявит свое хваленое мастерство в убеждении, но тот молчал, как замшелый надмогильный камень. Теперь же Манхеген счел фразу старика началом активных действий и сказал, обращаясь к отцу Гретты:

- Знаете, мой компаньон Гюнтер хотел вам кое-что поведать.

Ни один мускул не дернулся на лице мужчины. Он сидел недвижимо, уподобившись статуе, раскрашенной каким-то сумасшедшим затейником. Его рука незыблемо висела в воздухе с куском десерта, крошки от которого падали на одежду, на тарелку, рассыпались по столу. Жена тщательно пережевывала угощение в тот момент, когда ударившие часы заставили ее окаменеть со сжатыми челюстями и некрасиво вытянутыми вперед потрескавшимися губами. На красавицу Гретту загадочное оцепенение напало, когда она, опустив глаза и изящно держа бокал двумя пальчиками, язычком пробовала вино, словно котенок, впервые в жизни лакающий из миски коровье молоко. А ее младшая сестренка застыла в одной позе, любуясь своим отражением в чаше с ягодой, поданной вместе со сладким.

Вскочив со стула, Манхеген яростно отпихнул его ногой к стене, чуть не разломав, резко повернулся к старику, еле удерживаясь, чтобы не схватить его за грудки.

- Что здесь, черт возьми, происходит? - с бешеным взглядом процедил он сквозь зубы.

На это Гюнтер мило улыбнулся и, нисколько не страшась, встал к молодому человеку поближе.

- Мне кажется, или вы как-то иначе представляли себе воздействие на чужую волю?

- Чем вы опоили их? Или что-то подложили в еду?

- Какой абсурд! - замахал руками старик. - Вы ели и пили то же самое, но с вами-то все в порядке, если не принимать во внимание пароксизм крайне неприятного гнева.

- Что вы с ними сотворили? - произнес по слогам Манхеген, уже протягивая руки, чтобы взять Гюнтера за горло. - Отвечайте немедленно!

- Я остановил их мысли, - честно признался старик. - Вроде как заморозил. Дело в том, что человеческие тела редко двигаются сами по себе, то есть не осмысленно. Даже во сне, даже в бреду исключительно наши мысли руководят телом. Мысль вообще первоисточник всего. Держите себя в руках, господин Манхеген. Ничего страшного и тем более непоправимого не происходит. В их бессознательном состоянии мое внушение пройдет, как по маслу, а идеи и мысли, которые я внедрю в их умы, станут неотделимы от их собственных. Они ничего не заметят: ни внушения, ни его последствий в виде возможного конфликта между тем, что думали раньше и как станут смотреть на вещи с этой минуты.