Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота Страница 38

— Я понял, — кивнул Баалару.

— Вот и хорошо. Теперь о второй опасности. Опасность тут исходит от самого искусства и направлена на того, кто им пользуется. Это не каллиграфия. С такими силами шутить не стоит. Помогая вам, я подвергаю риску и свою жизнь, и свой рассудок. Вы понимаете, что из этого следует?

— Понимаю! — твёрдо сказал Баалару. — Опасный труд требует достойного вознаграждения. Я готов отдать всё, что у меня есть…

— А что у вас есть, Баалару, кроме этой харамайской сабли и каких-нибудь безделушек в детской, вроде музыкальной машинки? — усмехнулся господин. — Всякому отроку, конечно, неприятно, когда ему напоминают о возрасте, но вы пока ещё не достигли совершеннолетия, а кроме того, не вступили в права наследования, и дай вам Творец как можно позднее вступить… Поэтому заплатить вы мне никак не можете. А ваш почтенный отец вряд ли станет платить за вас — вы же, надеюсь, не собираетесь поставить его в известность, куда и зачем ходили?

— Я… я напишу закладное письмо… как это называется… вексель, — предложил Баалару. — И когда придёт время… вы можете его предъявить в суде…

— Не говори глупостей, мальчик, — морщинки над носом господина опасно сузились. — Золото и серебро я беру только за лечение больных. Особое же искусство несовместимо с требованием денег. Всем, кому помогаю — я помогаю бесплатно. Но при этом считаю себя вправе при каких-нибудь обстоятельствах воспользоваться помощью своего клиента. Разумеется, если он сможет и захочет её оказать. Если я смогу вам помочь — вы когда-нибудь, пускай многие годы спустя, тоже мне поможете, в разумных пределах. Устраивает?

— Ага! — совсем не по-графски вскричал Баалару.

— Что ж, коли мы обсудили и этот вопрос, то пора перейти к делу.

Господин вытащил из дальнего шкафа уже знакомые мне зеркала и зажёг три свечи.

— Сядьте прямо, Баалару! Расслабьте руки, а ещё лучше, отцепите вашу саблю, ибо лишний металл может нам помешать. Вот так. Теперь глядите на пламя и вспоминайте внешность вашего Алиша.

Я напрягся. Если сейчас в зеркалах возникнет изображение — значит, всё хуже некуда, значит, я давно разоблачён и вообще непонятно, почему доселе жив. Но в зеркалах не отражалось ничего, кроме колеблющихся огоньков свечей.

Продолжалось это долго — наверное, четверть часа. В кабинете стояла тишина, молчал Баалару, молчал господин, не подавал никаких звуков кот. Наконец господин негромко заговорил.

— Достаточно, блистательный. Теперь я представляю, кого искать. Но если вы думаете, что я прямо сейчас сумею найти вашего друга и брата, то заблуждаетесь. На это потребны и время, и особые средства. Посему так: приходите завтра в этот же час — надеюсь, к тому времени я уже буду знать, где находится Алиш, и тогда придёт черёд думать, как его вернуть. Сейчас идите домой. И вот ещё что. Визит в мой дом вам, скорее всего, не удастся скрыть. Кто-то наверняка вас видел, шепнут одному, другому, и пойдёт. Поэтому нам с вами потребуется внятное объяснение. Итак, вас очень беспокоят прыщи на подбородке, и вы пришли выводить их к наилучшему столичному лекарю. Ведь род Хидарай-тмаа не станет экономить и обращаться к цирюльникам. Усвоили?

— Ага! — поднимаясь с кресла, подтвердил юный граф.

— Кстати, когда прыщи сойдут, заплатите пятнадцать огримов, — в спину ему бросил господин. — Надеюсь, тут уж отец ваш не поскупится.

Я успел выбежать из-за ковра и, почтительно кланяясь, встретил Баалару перед дверью кабинета.

— Пойдёмте, высокородный господин, — заботливо тараторил я. — Осторожней, не споткнитесь на ступеньках. Скользкие они…

Что правда, то правда. Пока господин с графом беседовали, Дамиль успел лестницу вымыть.

Лист 21

Вечер у нас тоже интересно прошёл. Как поужинал я на кухне (Амихи от щедрот половинку медового пряника добавил) и зажёг в кабинете люстру (ох, и муторное же это дело!), господин велел мне в гостевое кресло садиться. В смысле, опять изучить моё драгоценное здоровье. Зеркала даже и не убирал после графёныша, только оплывшие свечи заменил.

Я, конечно, скривился. Знаю я эти проверки! Опять приснится пакость какая-то, и долго ещё помниться будет. Ну вот не верю, что это для здоровья нужно. То есть если и нужно, то уж точно не для моего.

— А может, не надо, господин? — для порядку поворчал я, устраиваясь в кресле поудобнее. — Недавно ж только проверяли?

— Надо, Гилар, надо, — сухо ответил господин. — Мне лучше знать.

Можно было и дальше с ним собачиться, но я не стал. Всё равно же ничего не изменить. Так что принялся я, как и велено, глядеть на свечи и вспоминать, что мою душу грызёт. А её ведь много чего грызёт, червей в ней, сами понимаете, изрядно скопилось. И все жирные такие, кусачие…

Ну, как и раньше, задрожали огоньки свечей, расплылись, пошли крутиться жёлтыми кругами, и почудилось мне, что круги эти один за другим выстраиваются, и получается этакая то ли труба, а то ли кишка, и затягивает меня туда какая-то равнодушная сила. Зазвенело в ушах, а в глазах не то чтобы потемнело, а посерело как-то, словно туман сгустился, а как рассеялся он, обнаружил я себя в подполе.

То есть там, в трактире. Был у нас, конечно, и подвал, где запасы хранились, и ледник, а был и малый такой подпол, на кухне, там овощи держали, которые на сегодня-завтра предназначены. Люк туда квадратный вёл с медным кольцом, поднимешь люк, и вниз лесенка на семь ступенек. А внутри тесно, четыре локтя всего в ширину и локтей семь в длину. Ящики деревянные вдоль земляных стенок стоят, а в ящиках — и морковь, и репа, и свёкла. Дальняя стенка из досок сбита, только вы б её на моём месте не увидели, потому что не было огня, в полных потёмках я сидел. И если бы не приходилось мне бессчётное число раз туда с лучиной лазить за припасом, о деревянной стенке и не знал бы. А так — выручила.

В подполе я почему сидел? Дядюшка Химарай засадил на ночь. В наказание за то, что поднос с мисками уронил, когда заказанный ужин купцам из Верхнего Амглуса нёс. Закружилась голова — то ли с устатку, то ли жар поднимался, поскольку одна из сестриц-лихорадиц уже день как поцеловала меня. Ну, знаете, есть в народе такое поверье. Как поцелует, так, значит, и начинается… Короче, миски вдребезги, пол дощатый в брызгах да в ошмётках… а были там куриный бульон с лапшой да свинина запечённая с овощами… Ну, понятное дело, чем кончилось. Сперва, как водится, пришлось мне штаны спустить да на лавку лечь, а там уж чёрная дядюшкина плеть вдоволь натешилась. Но порка — это ещё ладно, главное-то наказание — подпол! Потому что на всю ночь, а там мало того что зябко — там крысы! Попробуй только уснуть — мигом что-нибудь отгрызут. А прикиньте, легко ли их гонять, когда ни лучика света… И предстояло бы мне так до утра время провести, да только решил я погулять. Помните, про стенку дальнюю говорил? Так вот, пара досок в ней только на верхних гвоздях держатся, а снизу проржавели гвозди насквозь, и вытянуть их даже десятилетнему сопляку не задачка. Отодвинешь доски — и пожалуйста, огромный открывается тебе простор, гуляй под полом, там лишь кое-где перегородки. И прикинул я, какие комнаты надо мной будут, если пойти куда.

Ну да, вы правы, в полной тьме гулять непросто. А сидеть в ней, думаете, легко? Когда ходишь туда-сюда, крысы хоть опасаются, а будешь в том подполе крошечном сидеть — мигом обнаглеют. Проверено!

В общем, вылез я по ту сторону стенки и побрёл куда глаза глядят. А поскольку никуда они глядеть и не могли, то сделал я сорок шагов направо, а после десять налево. Аккурат попал под комнатку за нижней залой, где дядюшка повадился дела перетирать с мутными личностями. Личности и товары всякие из-за рубежей возили, в обход, понятное дело, мытных застав, и барахлишко сбывали — то ли просто краденое, то ли снятое с тех, кого дорожные душегубы зарезали. Коли дядюшка меня на ночь в подпол сажал, я частенько под ту комнатку приходил, послушать. Всё ведь слышно, пол тонкий, всего в два слоя двухпальцевые доски положены, и мой потолок — а стало быть, дядюшкин пол — тянулся всего в вершке от моей макушки лохматой. А если приложить левую ладонь к этим доскам, а правую — к правому же уху, то каждое слово разобрать можно, даже тихонько сказанное.

Зачем, спрашиваете, я подслушивал? Ну, первую причину я уже вам растолковал — из овощного подпола уйти надо было, не сражаться же впотьмах с крысиным племенем. Вторая причина — раз уж ночью поспать не получится, то хоть не так скучно будет. Иногда там, в комнатке, очень даже занятные вещи говорятся.

Я, кстати, ещё когда только начал там слушать, решил: коли трактир мой всё же по закону и наследственному праву мне достанется, то продам я его поскорее, хоть и за малую цену, и уйду подальше. Потому что при отце трактир был трактир, в нём и перекусить могли, и повеселиться, и переночевать, а как дядюшка всё в свои потные руки прибрал, превратилось наше заведение в воровское логово. Ох, недаром же он, дядюшка, всю прислугу поменял, ещё при матушкиной жизни… матушке, впрочем, до того дела не было, она к тому времени из комнатки своей уже не выбиралась. И публика постепенно поменялась у нас. Раньше всё местные заходили, из ближних деревень, а сейчас — незнакомые какие-то, и не всегда по виду поймёшь, какого полёта птица.