Дмитрий Силлов - Ученик якудзы Страница 38

В доме был дубак почище, чем в подземелье. И замерз Виктор не на шутку, несмотря на то, что и куртку ему вернули, и даже носки с ботинками натянули, пока он был без сознания.

— Б-л-л-л-и-н-н-н!!! — простучал зубами Виктор, скатываясь с циновки. — У них тут ч-ч-чего, от-т-топления нет, ч-что ли?

Вопрос был чисто риторическим — в доме было пусто. И вообще, этот японский дом больше напоминал не строение, предназначенное для нормального жилья, а длинный сарай. Но Виктор понимал — люди здесь жили веками. И даже спали, судя по выцветшим прямоугольным следам, на циновках от матрасов, идентичных тому, на котором весь день провалялся Виктор. На ночь, похоже, матрасы убирались в подобие шкафов-купе, расположенных вдоль стен. Само же спальное помещение было отгорожено от остального дома раздвижной перегородкой, состоящей из двух рам, обклеенных плотной бумагой. Но Виктор сильно сомневался, что в другой части дома можно найти что-то путное.

— С-средневековье, б-б-л-л…ин, — пробурчал он себе под нос, падая на кулаки и в который уже раз повторяя набор нехитрых физических упражнений, которые ему за эти дни приходилось повторять с пугающей периодичностью с единственной целью — согреться. — Н-ни хр-рена себе, страна Восходящего Солнца. Ц-цивилизация, б-л-л-л…

На втором десятке отжиманий Виктор с удовлетворением отметил, что тело слушается его так же, как и всегда. Онемение конечностей ушло, оставив после себя лишь неприятную слабость, помешавшую закончить серию упражнений.

Не добравшись и до двадцати повторений, Виктор обессиленно рухнул на пол.

И услышал голоса.

Голоса говорили на японском языке, и их было много.

Виктор приподнялся с пола на руках, но в этот момент раздвижная дверь резко отъехала в сторону — и он замер в боевой стойке игуанодона.

Несколько японцев, собиравшихся зайти в помещение, тоже замерли на мгновение, вникая в картину — незнакомый парень на полу их казармы в положении «упор лежа».

Японец, который стоял ближе всех, был тем самым, что окучивал подвешенное на виселице бревно во время десантирования Виктора во двор Школы, и устроивший Виктору прием неласковый и крайне болезненный. Судя по всему, от второй встречи с Виктором он тоже был не в восторге.

Понюхав воздух, все еще отдававший кислым запахом блевотины, японец скривился и, сделав два быстрых шага, без замаха резко ударил незваного гостя ногой в локтевой сгиб правой руки.

Среагировать Виктор не успел — да и кто б успел в таком положении? Удар был несильным, но достаточным для того, чтобы рука подломилась и он завалился на бок. Японец заржал и, повернувшись к сотоварищам, сказал что-то, отчего те сотоварищи эхом загоготали вслед за вожаком.

Виктор, лежа на боку, послушал немного это ржание, прикинул кое-что про себя, собрался с силами и, зацепив стопой правой ноги щиколотку не в меру веселого японца, левой сильно ударил в подколенный сгиб обидчика.

Прием сработал. Нога японца послушно подломилась, однако он, падая, успел немыслимым образом извернуться в воздухе и непобитой ногой садануть Виктора по уху — на этот раз сильно и больно.

В глазах Виктора заплясали звезды… ставшие причиной того, что следующий удар он просто не увидел.

От второго удара по голове звезды организовались в круговорот созвездий, разбавленный кровью, заливающей глаза из обеих бровей, рассеченных одним точным ударом. Из-за этой крови, хлынувшей сразу и весьма обильно, Виктор не видел своих врагов, бивших его неторопливо, расчетливо и технично. Так, что лица не утрешь, даже если очень захочешь. Все, что можно предпринять в таком положении, — это, прикрыв локтями ребра, а ладонями гениталии, скукожиться, словно катаемый лисою лесной еж, и ждать окончания экзекуции.

Эх, если б не глаза…

Японцы развлекались еще с полминуты. Однако новое шоу им быстро надоело. Видать, не новым оно было для них, привычным, обыденным, словно чистка зубов два раза в день, утром и вечером. Потому, попинав Виктора пару минут, они загнали ногами живой комок в угол, а сами направились к той перегородке, за которую Виктор некоторое время назад сходить поленился, хором громко обсуждая что-то насущное, скорее всего, к недавнему мимолетному развлечению отношения не имеющее. Отодвинув перегородку, японцы галдящей кучей ввалились в соседнее помещение.

Следом за ними юркнул в дом, а после — сразу за перегородку смуглокожий «братан» со здоровенным подносом в руках.

Громкое обсуждение насущного на иностранном языке разбавилось чавканьем, прихлебыванием и еле слышным пощелкиванием палочек для еды.

Виктор осторожно, миллиметр за миллиметром начал разгибаться. Так минер вывинчивает из мины взрыватель, то и дело рискуя ошибиться и превратиться в кровавый гейзер…

Когда тело побили просто, по-русски, качественно, но без изысков — оно болит, конечно. Зверски болит. Но это — боль знакомая. Болит — значит, восстанавливается, регенерирует. Самоизлечивается, одним словом. Хотя, смотря как побили, конечно. Но возьмем усредненную величину. Не «чуть не до смерти забили», но покрепче, чем «чтобы кошелек отнять».

Совсем другое дело, если избивали человека восточные профессионалы. По нервным узлам, точечно, основаниями больших пальцев ног, пятками и ребрами стоп, набиваемыми много лет о различные твердые предметы. По центрам бедренных мышц, бицепсов рук, по вершинам трапеций, по обоим выходам локтевого нерва — того самого, которым каждый живой человек неоднократно об угол двери бился, и рука отсыхала напрочь. А также вышеназванными частями тела по тем же целям — только «на отрыв». Не по ним, а под них, фалангами пальцев и самими пальцами, по твердости смахивающими на костяные пули.

Вот тогда его, тело то есть, и крючит. И изгибаешься помимо воли, даже если железобетонно решил до этого врагам свою слабость не показать, и корчишься, и воешь словно зверь — потому что это не ты, а твое тело воет само, так как ничего человеческого в нем уже не осталось…

Еле разогнувшись до половины, Виктор обнаружил, что он продолжает поскуливать, словно пнутый злым кинологом беспородный щень. А еще он обнаружил, что над ним навис в положении на корточках Колян с пустым подносом под мышкой.

— Тихо ты! — шипел Колян, пытаясь зажать рот Виктора ладонью, пахнущей сырой рыбой. — Тихо! Они же щас вернуться могут и забьют, на хрен, до смерти!

Виктор послушно перестал скулить. Потому как именно сейчас «до смерти» страшно не хотелось. Ведь, когда в жизни у человека появляется четкая и ясная цель, собственная смерть становится очень досадной помехой на пути к ее осуществлению.