Александр Кондратьев - На берегах Ярыни Страница 38

Иной раз им дивилась сама старая ведунья.

— Кто тебя этому научил? — строго спрашивала та, видя, как девочка била, во время засухи, прутом по какой-то подозрительного цвета луже, так что на жидкости появлялись пузыри. — Для чего ты делаешь это?

— Никто не учил. Просто мне хочется, чтобы пошел проливной дождь и такие же точно пузыри вскакивали бы посреди улицы на настоящих водяных лужах.

— Так-таки никто и не учил? — настаивала Праскуха.

— Никто, — был краткий ответ.

— Ой, девонька, да ты никак и впрямь прирожденная…

— Прирожденная ведьма, бабушка, ты сама говорила, только зло все делает. А вспомни-ка, кто когда от меня какую обиду видел? Одного только Ваньку Хромого в жизни моей, кажись, поколотила… Да и то — зачем он котенка мучил!..

— Правду ты говоришь, а все-таки чудно как-то замечать все это, — покачивая головою, сказала старуха.

— Не сомневайся, бабушка: зла от меня не будет. Хотя меня, почитай, каждый вечер, как я спать ложусь, нечистый мучает и на худое соблазняет, но я ему не поддаюсь. Уж он и так и этак старается, только бы я вредить начала. "Наложи, говорит, рыжей корове Танькиной на спину руку и пожелай, чтобы молоко пропало". Да я не поддаюсь… Ну, он тогда и начинает меня мучить…

— А как же он тебя мучит?

— Да все Внутри меня твердит: отдай да отдай ему душу. Все равно, говорит, моя будет. И так он, бабушка ты моя, ко мне пристает, словно эту самую душу, как нитку, на лапы свои поганые выматывает… Места себе тогда нигде не нахожу. Хоть руки на себя накладывай!

Снова покачала головою Праскуха и одно только слово вымолвила:

— Нехорошо!

Утверждая, что от нее никто никогда зла не видел, девочка говорила правду. Она не проявляла склонности мстить дразнившим ее сверстницам и не интересовалась ни выдаиваньем молока, ни порчей скота, ни иными способами причинения вреда. Зато она любила расспрашивать Праскуху о различных гаданьях, толкованиях снов и порой даже подговаривалась, чтобы та ее поучила вызываньям и заклинаниям нечистой и неведомой силы.

Понимавшая кое-что по этой части старуха не хотела, однако, почему-то делиться с девочкой своими познаниями, оттого ли, что считала это для нее преждевременным, или просто потому, что сама не слишком любила вступать в сношения с нечистого силой. У себя в избе она ни под каким видом не позволяла произносить никаких, с упоминанием подозрительных имен, заговоров и заклинаний.

— Назовешь ненароком имя какое-нибудь неподходящее, а он, некошный, и легок на помине. Темная сила, говорят, всенепременно на свои имена идет, а выгонять ее потом ой как трудно! — говорила старая знахарка…

Когда однажды девочка стала несколько настойчивее обыкновенного приставать к Праскухе, чтобы та научила ее, как нужно обращаться с нечистым, старая знахарка повела Ксеньку к небольшому лесному ручью, вытекавшему из болота и, кинув туда кусочек творогу, над которым предварительно что-то пошептала, приказала своей воспитаннице внимательно смотреть в воду.

— Что ты видишь? — строго спросила она, держа правую руку на темени девочки.

— Со дна вышли какие-то маленькие, почитай прозрачные, не то жуки, не то пауки хвостатые и рвут на части творог.

— Так же и бесы разорвут твою душу на том свете, если ты на этом будешь с ними водиться.

— Моей не разорвут, — упрямо и убежденно сказала Ксения.

— Все вы так думаете: других разорвут, а меня не тронут. Смотри, Аксютка, не доведи себя до беды. И к чему тебе с ними спознаться хочется?

— Про отца и про мать узнать надо, — деловито отвечала девочка.

— Так это на кладбище узнавать надо.

— Была уже. Узнавала. Нет их там, — был тихий ответ.

— Так, может, на другом кладбище, или в лесу, или в реке, или при дороге где-нибудь зарыты… А может быть, и живы они, — возражала Праскуха.

— Нет, бабуся. Знает мое сердце, что не найду их среди живых людей и что на болото мне идти надо… Снится оно мне, — призналась Аксютка.

— Так вот ты какая бесстрашная, — только и могла ответить старуха.

— Совсем не бесстрашная. Я вот на это болото ночью никак не могу решиться пойти. Если туда с молитвою — ни один бес к тебе не выйдет, а если без молитвы да без заклятия пойдешь, так и назад можно не вернуться, — продолжала задумчиво Ксения. — Ты уж, бабуся, уважь, научи такому слову, чтобы не тронули. Ты, наверно, знаешь и поможешь; а то к Степке идти не хочется.

— Ох, милая моя, да откуда мне их знать-то?! Так, вроде молитвы что-то твержу, чтобы от них огородиться, когда ночью при болоте травы собираю. Лозовики эти самые близко, положим, не подходят. Издали кричат, ругаются, на смех меня, старую, подымают, а вплотную все-таки подойти не смеют. Да и перевертни не подходят. Знают, верно, что у меня при себе тирлич-трава да тоя есть, которыми нечистую силу отгоняют…

— Так что с тирличем да с тоей тронуть не могут? — спросила Ксанька.

— Вестимо, не могут. Если на тебе тирлич-трава зашита, особливо если в церкви освященная, да венок из тои на голове, да освященного мака с пригоршню в кармане, ни черти, ни упыри тронуть тебя не смеют. Сама только их с себя не снимай. Иной раз случается, нечистый таким раскрасавцем парнем явится, что только держись! И ласковые речи говорит, и жениться обещает, и всего только просит, чтобы венок с головы сняла. А чуть ты этот венок снимешь, он тебя и схватит, как кот мышку… Больно уж они, хвостатые, до девок охочи… Парням, тем легче. Иные, которые знают, как поступать надо, те сухи из воды и из болота выходят. В мое время даже такие бывали, что кумиться к болотным бесовкам в трясину лазили да еще подарки от них за то получали. Теперь, конечно, не то. Народ пошел неученый. Немного нас, знающих-то, осталось, — закончила старуха.

Девочка приняла все услышанное от Праскухи к сведению и решила при первом же удобном случае применить ее наставления на деле.

В числе обстоятельств, смущавших Аксюткину душу, был один тревожный и время от времени повторявшийся сон. Во время этого сна девочка представлялась сама себе сидящей на кочке среди незнакомого болота с опущенными в воду ногами и распущенными по нагим плечам и спине волосами. Иногда она расчесывала при этом мокрые косы роговым гребешком, совершенно не похожим на те, которые были у нее не действительной жизни. Но гребешок этот с наполовину обломанными зубьями казался ей во сне странно знакомым. Казалась ей знакомой и полная луна со всеми ее пятнышками, которого она наяву не только не интересовалась, но ее и не любила. Порой в этом сне девочка пела и кого-то ждала, посматривая на поросшую низкими редкими сосенками болотную равнину. И когда вдали, среди этих сосенок, показывалась в лунном сиянии приближавшаяся торопливыми шагами мужская фигура, сердце Аксютки начинало во сне сжиматься и биться. Она знала, что приближавшийся к ней человек, хотя и останавливается по временам, но все-таки должен прийти к ней и попытаться унести ее прочь из болота. И это доставляло ей не то страх, не то радость. В тоже время сонную душу девочки охватывало желание не только не быть унесенной этом мужчиной, но самой, охватив его крепко руками, затащить на вязкое дно болотного омута. И эта жажда борьбы, жажда помериться силой с мужчиной смущала душу Аксютки в тревожном, изредка повторявшемся сне.