Александр Марков - Пирровы победы Страница 38

— А хитро придумано, — сказал Габор, когда к черепу поближе подошел, — может, потушим, чтобы другие не испугались?

— Само погаснет, когда мы отойдем, — сказала Леонель.

Габор все оборачивался, смотрел на огонь, стараясь вычислить, насколько же надо отойти от него, чтобы он погас, но идти, постоянно поворачивая голову назад, было неудобно. Даже если вперед смотреть, все равно была вероятность споткнуться о какую-нибудь кочку и расквасить себе в лучшем случае нос. Дорогу здесь не мостили, вероятно, из соображений экономии. Так что большую часть времени он все же под ноги смотрел, считал шаги, изредка оборачивался, и, когда он сделал это на сотом шаге, огонька уже не было.

Габор правильно оценил обстановку: всем кроме него было абсолютно безразлично, сколько они прошли, прежде чем погас огонь, — вот он и не стал ничего говорить.

Давно Стивр не ходил так много пешком. В городе-то расстояний таких нет. Если захочешь перебраться из одного кабака в другой, или в гостиницу, или проведать кого из знакомых, то минут пять на это уйдет. А за черту города, где поместья находятся, он выбирался только в карете или верхом. Физическую форму он поддерживал упражнениями, а к яствам всяким был равнодушен и понять не мог, как можно испытывать наслаждение, набивая себе живот сверх всякой меры. За время спокойной жизни он не расплылся, не превратился в надутый жиром пузырь или ходячую колбасу с тонкой оболочкой, удерживающей внутренности, но все же эта пешая прогулка вскоре лишила его всяких сил.

Он декламировал в такт шагам слова какого-то марша, выдуманного как раз для того, чтобы солдатам легче давались пешие переходы. Слова эти были непростые, а с каким-то магическим подтекстом, который давал дополнительные силы, если постоянно их произносить, а звуки марша усиливали этот эффект. Инквизиторы его запретили, потому что марш этот никак не походил на молитву, а только она, по их мнению, должна давать людям силы. Но Стивр на всякие запреты инквизиторов смотрел сквозь пальцы.

«Где бы коней раздобыть?» — думал он. Похоже, мысль эта мучила и Габора и даже Леонель. Но где же вправду на пустынной ночной дороге раздобудешь коней? Разве что на караван, остановившийся на ночлег, напасть.

Днем они отдыхали, прятались в зарослях, в небольших пещерах, спали, по очереди дежуря, или уничтожали съестные запасы, которые позаботился захватить с собой Габор. А когда они закончились, Леонель собрала листья, вырвала несколько пучков травы, затем обмазала все это грязью, произнесла что-то, что Стивр не расслышал, и в результате получился у нее кусок мяса, хорошо прожаренный и вкусно пахнущий. С него капал расплавленный жир, наверное, на самом деле это была влага.

— Я не буду это есть, — сказал Габор.

— Если бы ты не видел, из чего я это сделала, то съел бы с удовольствием. Дело твое. Можешь голодать. А ты? — спросила она у Стивра.

— Э-э-э…

Стивр тоже не хотел это есть, но и не хотел обижать Леонель, так что пришлось ему взять кусок так называемого мяса. Он поднес его ко рту, перестал дышать, боясь, что запах у блюда будет отвратительный, а вкус — еще хуже. Но оказалось, что он ошибался. Габор смотрел, как Стивр с Леонель едят, потом не выдержал, махнул рукой на свои опасения и брезгливость… Победил голод — он все-таки очень хотел есть.

— А чего ты раньше это не делала? — спросил Стивр.

— Ждала, когда мы ваши запасы съедим.

— Но мы напрасно их с собой тащили.

— Ты что. выбросил бы их?

— Вряд ли.

На третий день пути, вернее, на третью ночь они наткнулись на разграбленный разбойниками караван. Над дорогой нависал скалистый карниз, и вот на нем-то душегубы и устроили засаду. Лежали там, пока под ними не появится караван, а после расстреляли всех из луков.

Сверху делать это было очень удобно. Нельзя сказать, что это было совсем безопасно. На карнизе остались бурые высохшие пятна, а это значит, что и в кого-то из нападавших угодили стрелы. Убили они их или только ранили — кто теперь разберет? В любом случае разбойники своих мертвецов забрали с собой. Зато тех, что лежали под карнизом, оставили, предварительно обобрав до нитки. Даже кое-что из одежды, запачканной кровью и стрелами пробитой, прихватили. Торговцы краденым да старьевщики все брали. Много на таких товарах не заработаешь, но отказываться не стоило ни от какой прибыли.

Вероятно, в этом караване не было ни одного инквизитора. Разбойники, что на дорогах промышляли, никогда не нападали на караван, если в нем был хотя бы один из братьев в черных балахонах. Ведь бандиты убивали всех без разбора, а те, что поближе к землям степняков бесчинствовали, еще и в рабство людей забирали, зная, что их можно будет перепродать кочевникам. Так что окажись в отряде инквизитор — пришлось бы убивать и его. А это чревато последствиями: товарищи его сна и покоя знать не будут, пока не отомстят. Это называлось клановой этикой. Купцы под любым предлогом заманивали в караван инквизиторов. Те соглашались сопровождать их, потому что сами в чужие земли шли и отступников карать, и неверных в свою веру обращать.

Вытоптанная земля была липкой и скользкой. Все остались на тех местах, где их настигла смерть. Кто-то валялся придавленный лошадью, в которую угодило сразу несколько стрел, кто-то лежал на земле, кто-то был в повозках, вот только повозки эти подожгли и теперь вместо них остались только тлеющие головешки, кучи пепла да обгоревшие тела. Дым над ними уже не поднимался. Если они умерли прежде, чем их сожгли, то можно сказать, что смерть их была легкой, гораздо легче, чем смерть человека, которого посадили на кол.

Одежду с него сорвали всю. Видимо, она была самой богатой. А это значило, что на кол разбойники посадили владельца каравана. Для этого они срубили ближайшее дерево, заострили обрубок да и нанизали на него купца. Обрубок был густо облеплен кровью. Пока она не засохла, дерево легко входило в тело. Что уж они хотели у него выведать? Кто знает! Или позабавиться решили? Разбойники, видимо, ничего не боялись, видать, знали, что в округе людей нет. Человек-то перед смертью должен был кричать. Причем так, что уши бы закладывало… Если, конечно, у него язык до этого не вырвали. Тело еще не успело окоченеть, стало лишь холодным.

Стивр подошел к мертвецу. Лицо несчастного исказило страдание, но Стивр его узнал.

— Доминик Истор, — сказал он, глядя на мертвеца, — торговец из столицы.

— Ты знал его? — спросила Леонель.

— Скажем так — я был с ним знаком.

— Судя по твоему голосу, ты не очень-то и переживаешь об этой утрате.

— Для меня это совсем не утрата. Напротив даже. Я остался ему немного должен. Он был тот еще скряга. Про таких говорят, что они мать родную продадут, если за нее хорошо заплатят. Думаю, разбойники хотели у него выведать, где он хранит свои богатства. Он наверняка им ничего не сказал.