Всеволод Буйтуров - Золотой Разброс 2. Путь к себе Страница 38

— Ну и сволочь ты, госпожа! — женский голос, произнёсший эти слова, был полон боли и страдания. — Конечно, как тебя сейчас узнать: барыней стала из потаскухи. А мы за тебя здесь жизнь готовы были отдать, змея подколодная! Жена я законная Прохора, а она чуть было совсем парня не сгубила!

Фируз и прибывшие с ним с удивлением обнаружили, что в числе дружины старика Ерофея имеется женщина, статью и силой мало отличающаяся от прочего люда в кафтанах. А вот красоту женскую при этом имела: и статью, и фигурой вышла, и лицом приятна была. Просто дали Духи женщине изрядный рост и силу.

— Ну, коли напомнила ты мне, жёнушка, что по нашему обычаю каждый обвиненный имеет право на оправдание, рассказывайте голубки-полюбовники, что себе в защиту предъявить можете, всё рассказывайте!

Начал Прохор:

— В отрочестве моём любил я без памяти девицу Агафью, ныне жену мою. Это она сейчас барыню сквернословила. Я барыню тоже сначала не узнал. Столько лет прошло, одни прелести её женские помню!

— Кобель проклятый! — Выкрикнула Агафья.

— Так вот и было дело, что отрочество наступило, а с ним и плоть проснулась! Агашку всей душой любил, да больно строга была. А парни все, как один, дразнили, что не изведал я ещё, каково с женщиной быть. Выпросил у мамки медных денежек, будто Агафьюшке на гостинцы, и пошёл к непотребной девке, супруге твоей. Прости, барин, сам велел всё, как есть, рассказывать, чтобы плотским утехам обучила. Она меня приняла, всю премудрость развратную со мной проделала, а я только под конец понял, что натворил! Руби голову, барин!

— Пожалуй, и отрублю! Но пока пусть жёнушка моя ответ держит!

— Знаешь ты, Фируз, какую жизнь мне вести приходилось. Детки подросли, чувствую, пропадут они с такой матерью. Бежать от этой жизни надо. А куда бежать, когда вокруг ни одного соплеменника нет. Лес кругом непроходимый, а у новых хозяев Белой Горы, вернее, её вояк только одно мне применение. Вот и трудилась под ними в поте лица, самогонкой да водкой срам запивая.

На то время уже знала, Силу могу использовать великую, обретённую в Усыпальнице. А как к ней подойти – невдомёк…

Страсти и возмущение Белой Горы

…Открылось Лилии, что можно за краешек той Силы уцепиться и жизнь свою позорную изменить, если великий общий всплеск чувств в народе, Гору завоевавшем, произвести: хоть великую радость, хоть великое горе, хоть великое возмущение.

Радости от неё — только животное совокупление с холостыми и женатыми солдатами без разбору. Не велика та радость, и у каждого сластолюбца по отдельности: дал денежку, получил от девки, что требовалось, да и забыл до следующего хотения.

Горе тоже невеликое и не общее: жены да невесты горевали каждая за себя, что мужики у них такие неверные изменники.

А вот возмущение великое придумала, как сотворить, чтобы весь народ всем миром: и бабы, и мужики, и власти все в ярость великую пришли. Но не на кого было эту ярость направить, как только на себя саму.

Худое дело замыслила Лилия. Стала парнишек, непутёвых парочку наущать, чтобы ославляли меж сверстников Прошку, будто все сверстники уже бабу познали, а он как, телёнок за мамкиным подолом бегает, да Агашку недотрогу любит без толку: взял бы да показал характер, получил, что парню от девки причитается! Или пошел бы к Лильке, чтобы за малую денежку мужиком сделала настоящим.

Лилия тем парнишкам из своих скудных доходов монетки давала, они, Прошку дразня, отрабатывали. Малый срок прошёл, а уже совсем житья парню не стало: все одногодки, как один, дразнили, да хвалились, что у Потаскухи побывали. И не по одному разу. Если один, да другой похвастали своим мужеством, так уж никто не сознается, что понятия не имеет, как с женщиной обойтись.

Прохор доверчив да наивен был, что ни скажи, готов поверить, а плоть от тех разговоров всё более томила ночами. Агашка, как на грех, всё строже да строже делалась, одни разговоры вела про цветочки, про котяток, про ягняток. И леденцов всё время требовала, словно издеваясь: отец у неё Воевода, семья в достатке живет, у них даже и заморские лакомства водились, а без леденца не подходи.

Дошёл Прохор до белого каления, храбрости набрался и к Лильке отправился. Она его ласково приняла, поигралась, поучила, хотя и злость в ней вскипела от глупого мальчишки, унизительно рассуждавшего про её ремесло; сотворила с ним блудное действо, да чтобы парня унизить, от обиды за свою поруганную жизнь, пока он над ней трудился, дразнила разговорами про Агашку. Под конец ещё устыдила, что отец Прошкин ни разу к ней не приходил, у его родителей любовь истинная, где всего вдоволь: и разговоров, и любови настоящей, без расчета медяками. Да и снова про Агашку прошлась.

Не предвидела, что мальчишка сможет удержать себя, дело не докончив: ничего, так даже лучше для возмущения людского получилось. Была у неё под топчаном бутылочка заветная с самогоном, да не простым, а на хитрых травках настоянным. Она этот напиток держала для успокоения безобразников, которые совсем меры не знали, да болью мучали.

Хлебнул Прошка того напитка с травами, а он отродясь хмельного не пробовал, и заснул с именем своей Агафьюшки на устах.

Лилия же, совсем измученной притворилась, даже отказала, ждущим её ласки: сказала, что парень совсем озверел и её до полусмерти замучил. Качаясь, как совсем пьяная, пошла по инею осеннему босая домой, бросив свои старые пимы в палатке блудной. Мужикам любопытно: вошли в палатку, Прошка спит да во сне воет, истинный зверь. Лилька сказала: одержим парень бесом похоти, прячьте дочерей да жен с полюбовницами, проспится — пойдёт ещё искать, какую бабу мучить.

А тут и отец Прошкин уже про лихо прослышал: прибежал, сдернул полусонного мальчишку с топчана, велел порты на возбужденный срам натягивать, поволок домой. Натянутая холстина, болезненно бередила восставшую плоть, не успел и шагу шагнуть, довершилось начатое с блудницей. Так и ш                                                                                        ёл по городищу в мокрых и липких портах до самого дома под смех народа праздного: отцу и матери позор великий. Бросил отец Прошку в чулан холодный под лестницей прямо в скверной одежке, и дверь на щеколду закрыл. Пошёл Воеводу молить, чтобы порядок в гарнизоне навёл и блуд прекратил. А Воевода на то безобразие сквозь пальцы глядел: есть куда солдатам пойти, мужскую потребность справить — и хорошо: меньше с местными жителями скандала. Ходят к Лильке, благо красива она сверх всякого представления, к деревенской простушке от нее уже не потянет, значит, нет скандалов по поводу порчи да насилия над местными бабами и девками.