Всеволод Глуховцев - Бог сумерек Страница 38

Теперь становилось понятно, что Белкина с его рекордным RQ пригласили для усиления данного воздействия. Огарков стал внимательнее наблюдать за “Гекатой” и скоро убедился, что так оно и есть. Как раз тут подоспел случай с жестокой расправой над шпаной – Льву Евгеньевичу совершенно было ясно, что охранники действовали в состоянии суггестивного или постсуггестивного воздействия...

– Вот скажите, Игорь, – обратился он к Артемьеву, – вы с тех пор, как начали работать в агентстве, никаких изменений в своем самочувствии не замечали? Может быть, незначительных?..

Игорю долго не надо было вспоминать.

– Замечал, – кивнул он. – У меня стала время от времени болеть голова. Вот тут, виски. – Он показал пальцем. – То левый, то правый, то оба вместе. Раньше никогда такого не было.

– Вот, – произнес с глубоким убеждением Лев Евгеньевич, – вот именно... вас там прессуют. С помощью тонких психотехнологий, разумеется. И не последнюю скрипку в этом играет мой малоуважаемый коллега Белкин...

А Белкин явно процветал. Он и всегда-то был несколько фатоват, "а тут защеголял в таких прикидах, что принц, да и только. И снисходительная вальяжность его повадок стала чуть ли не карикатурной. В институте криво усмехались, пожимали плечами, а Огарков, знавший, в чем тут фокус, помалкивал. Но его не покидало чувство, что между ним и Белкиным еще что-то произойдет...

И произошло. Однажды после обеда они встретились в коридоре. Поздоровались, перебросились парой слов. Огарков хотел уже было кинуть “Ну, пока!”, как вдруг Белкин деликатно придержал его за плечо:

– Лев Евгеньевич, подожди-ка... Скажи, ты слыхал что-либо о так называемой Книге тысячи времен?..

– Приходилось, разумеется, – спокойно ответил Огарков. – А что?

Сказал равнодушно, а у самого сердце так и подпрыгнуло. Книга тысячи времен! Еще бы не слышать о ней!.. Далекие недостоверные слухи о какой-то старинной, очень старинной рукописной книге, известия о которой – такие же таинственные и отрывочные – блуждали начиная с самой зари человечества. Еще якобы Соломон держал ее в руках, и его “Екклесиаст”, мол, в известной степени навеян прочитанным... И что “книжный свиток”, где “плач, и стон, и горе”, о коем сказано у пророка Иезекииля, – это тоже она. И о ней писал Платон в “Законах”, и ее будто бы видали у Симона-мага... а потом следы ее теряются. Во всяком случае, о ней много-много лет ничего не было слышно, затем вроде ее вспоминал Калиостро, но его свидетельству особо верить нельзя – старик любил припудрить мозги окружающим...

Белкин смотрел на Льва Евгеньевича прищурясь.

– Что, спрашиваешь?.. – промолвил он наконец, как бы раздумывая, говорить ли далее... и решил сказать. – А вот что. Если я скажу тебе, что видел половину этой книги, ты мне поверишь?

Огарков, не зная как реагировать на такое заявление, ухмыльнулся криво и многозначно.

– Почему половину?

– Почему – не знаю, – ответил Белкин совершенно серьезно, и обычная нагловатая ирония исчезла с его лица. – Может быть, ты мне и поможешь узнать – почему?

– Прости, Юрий Михайлович, я тебя не понимаю, – пробормотал, нахмурясь, Огарков. – О чем это ты?..

А тут и понимать оказалось нечего. На следующий день оба они были на четвертом этаже библиотеки и разглядывали половину книги диковинного вида, испещренной таинственной кабалистикой.

– Только не подавай виду, – шепнул на ухо Льву Евгеньевичу Белкин. – Здесь никто и понятия не имеет, что это. Полагают – манускрипт конца пятнадцатого – начала шестнадцатого веков.

– А у тебя откуда сведения, что это именно она? – так же шепнул Огарков.

– Обижаешь, Лев Евгеньевич. – Белкин лукаво подмигнул.

Огарков осторожно трогал пальцами, переворачивал страницы из удивительного материала: вроде бы это была кожа, но тонкая, почти как бумага, однако прочная и плотная, это прекрасно ощущалось на ощупь.

– Да... – только и протянул он. Когда вышли из библиотеки, из полумрака на яркий солнечный свет, Белкин спросил:

– Что скажешь?

Огарков на это только пожал плечами.

– Не могу. Юрий Михайлович. Ничего не могу тебе сказать...

– Жаль, – коротко отозвался Белкин. – Если уж ты не можешь помочь... – И он комически развел руками.

Больше к этой теме психологи не возвращались. И вообще у Огаркова осталось впечатление, что Юрий Михайлович задним числом кусает локти: зачем рассказал?.. Впрочем, Лев Евгеньевич виду не подавал, и все текло тихо-мирно. Белкин свое сотрудничество с “Гекатой” не афишировал, но и не скрывал особо. И продолжал процветать...

– ...теперь вы понимаете, Александр Палыч, отчего вас так стало колбасить там, в библиотеке?

– Это-то я понимаю; но как вы объясните, что от другой половинки книги ни меня, ни кого другого не плющит, не колбасит?!

– Ну, насчет кого другого ясно: не тот уровень. С библиотекарями ведь ничего не происходит, даже с теми, кто в том зале работает! Вообще, сама по себе книга эта, тысячи времен – просто книга, и только. Разве что написанная какой-то криптографией. Как технологический инструмент она начинает работать только в руках посвященного. Вы, Александр Палыч, полагаю, потенциальный посвященный. Кстати, не возражаете, если я вас испытаю на RQ?

– Если это не слишком долго и муторно…

– Что вы, что вы! Обычное тестирование, между прочим, куда менее трудное, нежели на IQ. Разве что в самом деле индивидуального подхода требует, массовый тест может дать искаженные результаты, завышенные, вероятнее всего.

– Так это и неудивительно, – сказал Игорь. – Когда в одном помещении много людей, еще и одинаково целенаправленных, – они друг друга подтягивают. Резервы включают.

– Именно, именно!! – закивал Лев Евгеньевич. – Именно так! Феномен “Гекаты”, между прочим, отчасти этим объясняется, в незначительной степени, разумеется.

– А в основном?

– А в основном присутствие направленной воли. Волевой вектор, так сказать.

– Смолянинов? – Палыч полез за сигаретой.

– Полагаю, что не только он. Должно быть, вся верхушка задействована. Но главный, вероятно, да, он.

– Там вся верхушка-то, – произнес Игорь, – он да Богачев... Остальные, даже замы – так, ерунда. Да и Богачев, как я успел понять, тоже лишь исполнитель.

– Ладно, ладно – Палыч щелкнул зажигалкой, затянулся. – Хрен с ними... Так почему, Лев Евгеньевич, от той половинки книги экстрасенса Коренькова корежит, как бобика, а от этой хоть бы хны? И почему, собственно, книга эта на две половины разорвана?

– Как на первый вопрос ответить – право, не знаю, Александр Палыч. Что же касается второго... ну, тут сно–ва приходится вступить в область легенд...

– Вступайте, – великодушно разрешил Палыч. Огарков потеребил себя за мочку уха.