Елизавета Абаринова-Кожухова - Берегись вурдалака Страница 38

"Поминки по убиенному Государю продолжались прямо в его рабочей горнице, более того – в непосредственной близости от останков покойного. Поминальщики сидели кто где на стульях, отчасти бывших в горнице, отчасти прихваченных из приемной. Отличаясь чисто немецкой аккуратностью, господин Херклафф не только тщательно обглодал каждую косточку, но и сложил их на лежанке в углу комнаты. Поначалу вид царских костей несколько смущал пирующих, и они, случайно бросив туда взор, поспешно отводили глаза, но вскоре привыкли и воспринимали такое соседство как нечто само собой разумеющееся.

Когда кувшин был допит, дьяк Борис Мартьяныч куда-то сбегал и притащил целый бочонок вина.

– О, я знаю, это весьма знатное винцо, – тут же определил князь Святославский. – Оно лучше всего идет под пирог с капустой, каковой в прежние годы недурственно стряпали на Боярской улице. Но не в той харчевне, что рядом с домом купца Кочерыжкина – тоже, к слову сказать, пресвоеобразнейший был человек – а ближе к набережной. – Князь аж зажмурился от нахлынувших приятных воспоминаний. – Бывалоча, откушаешь кусочек пирога, еще горячего, прямо с печки, да запьешь винцом…

– А без пирога можно? – прервал княжеские воспоминания боярин Шандыба.

– Можно, – с тяжким вздохом ответил Святославский.

– Тогда наливайте, – велел Шандыба.

Тем временем дьяк безуспешно пытался вскрыть бочку:

– Тут затычка особая – по правде, я даже не знаю, как ее вытащить. Наш царский виночерпий как-то умеет с ними обходиться, у него для таких бочек даже особые приспособления имеются…

– А может, внутрь протолкнуть? – предложил Рыжий. Он уже был изрядно "под мухой", хотя и выпил совсем немного – сказывалась непривычка к хмельному.

– Конечно, протолкнуть, чего там с нею цацкаться! – зычным голосом подхватил Шандыба. Он стал оглядывать горницу в поисках подходящего предмета и в конце концов остановился на царской лежанке. Выбрав кость соответствующего размера, боярин приладил ее к затычке и резко пристукнул ладонью. Затычка проскочила внутрь, а Шандыба, передав бочонок Борису Мартьянычу, преспокойно положил кость на место".

Елизавета немного удивилась – отчего господину Шелковичу пришла фантазия публиковать именно этот разухабисто-чернушный отрывок, однако в ответном письме дала редактору "добро".

Покончив с почтой, инженерша человеческих и вурдалаческих душ принялась за работу. Замыслы замыслами, а в ближайшие месяцы предстояла кропотливая работа над текстом, прежде чем его можно будет отдать на суд читателя. А прежде всего нужно было перенести с бумаги на компьютер эпилог "Царя мышей", где Елизавета после почти миллиона байтов информации о том, "как жить нельзя", решила поразмыслить, как, по ее субъективному мнению, жить можно и должно. Для этого госпожа Абаринова смоделировала еще одну параллельную реальность, якобы возникшую около двадцати лет назад. Туда писательница, придумав хитроумный фантастический ход, отправила Василия Дубова и заставила его встретить своего друга детства по прозвищу Солнышко, который в "нашем" мире давно погиб:

"Проехав еще пару кварталов, Солнышко, а следом и Василий свернули с Виноградной на более узкую улицу, которая в советское время носила имя Урицкого, а затем была переименована в ул. Канегиссера, даром что имена обоих этих исторических деятелей кислоярцам мало о чем говорили. Здесь же, судя по вывеске на угловом доме, улица называлась Тихая, и это название очень ей соответствовало, так как на нее выходило старейшее кладбище города – Матвеевское. Вскоре вдоль тротуара показался дощатый забор, за которым темнели кресты и памятники. А у неприметной калитки Солнышко спешился и завел велосипед на территорию погоста. Василий немного удивился, но последовал его примеру.

– Спрямим путь, – пояснил Солнышко, – а заодно от велика отдохнешь. Я ж вижу, что ты с ним не очень-то ладишь.

Друзья вступили на широкую аллею с двумя рядами молодых елей по краям.

– Раньше не приживались – сохли, – заметил Солнышко. – А как только военный завод закрыли, так сразу воздух стал в тыщу раз чище, и вот вам пожалуйста, елки растут, будто в настоящем лесу. Здорово, правда? А вон гляди туда. Да не туда, а левее. Видишь?

Василий хоть не сразу, но разглядел в еловых ветвях белку – на его памяти ничего подобного на Матвеевском кладбище, да и вообще в черте города, не бывало. Словно почувствовав, что за ней наблюдают, белочка перепорхнула на более нижнюю ветку и вскоре, спрыгнув на какое-то старинное замшелое надгробие, уселась на пышный хвост и уставилась на людей маленькими глазками-бусинками.

– Вот попрошайка! Ну извини, не захватил угощения, – виновато развел руками Солнышко. Белочка насмешливо фыркнула и, вспрыгнув обратно на ветку, куда-то исчезла.

– Правда, хороша? И главное, никто их ниоткуда не завозил, сами завелись. А еще тут, говорят, ежики появились. Сам не видел, врать не буду, но люди видели. Правда, здорово: на кладбище – и ежики?!

Хотя Василий и не очень понимал, для чего на кладбище ежики, он одобрительно закивал, чтобы не обижать равнодушием своего восторженного друга. Ведя велосипед, Солнышко продолжал увлеченно рассказывать о редких растениях и животных, обитающих на Матвеевском кладбище, так что Дубова так и подмывало спросить, не открылся ли здесь филиал зоо- и ботанического сада. Вполуха слушая Солнышко, Василий машинально разглядывал памятники и читал надписи, и чем дальше они продвигались по еловой аллее, тем более ему казалось, что кладбище чем-то отличается от того, которое было в "его" Кислоярске. Сначала он не мог понять, чем именно, а потом сообразил, или, вернее сказать, ощутил, что оказался как бы на двух кладбищах одновременно. Одно, условно говоря, Старое Матвеевское, олицетворялось огромными крестами, аляповатыми оградами, а в звуковом выражении – вороньим карканьем, долетавшим откуда-то сверху, из крон вековых деревьев. Новое же кладбище как бы незаметно врастало в Старое – небольшими легкими памятниками, невысокими холмиками, засаженными зеленым дерном, оградками из кустарника, наконец, молодыми елками, белочками и веселым чириканьем воробьев и каких-то других пташек, в названиях которых путался даже Солнышко. А сравнивая надписи на могильных камнях, Дубов установил, что "новому" кладбищу лет пятнадцать-восемнадцать, но никак не более двадцати…"

Вдруг Елизавета с удивлением поймала себя на мысли, что эти строчки очень перекликаются с ее мечтой о Хайгейтском кладбище (разумеется, не виртуальном), хотя она готова была поклясться чем угодно, что во время написания эпилога об этом даже не вспоминала.