Юрий Нестеренко - Крылья Страница 39

— Что?!

— Сточная труба. Она выходит в овраг за городом, а попасть в нее можно из наших подвалов. В конце там решетки, но наши их давно разломали, а стражникам, сама понимаешь, западло лезть проверять.

— И… много там… этого…

— Не, сейчас немного, — заверила Шайна, — по щиколотку где-то. Вот когда замерзшее оттает, тогда да.

Моя скривившаяся физиономия была, очевидно, красноречивее всяких слов.

— Подруга, ты хочешь выбраться из города или нет? Если нет, сиди здесь, декады через две выйдешь через ворота, как принцесса. А если хочешь…

— Ладно, я поняла, — обреченно кивнула я. — Когда?

— Завтра на рассвете.

— Может, безопасней ночью?

— По ночам теперь ворота запирают.

— Так а зачем нам ворота?

— Ну ты же не пешком в Лланкеру собралась? На рассвете один из наших выведет из города тйорла и будет ждать нас у оврага. Тйорл, конечно, не такой, как твой, но до ближайшего села доедешь, а там уж сама решай, нового купить или что… Монету за тйорла сейчас давай.

— Сколько?

— Сотни хватит, — ответила Шайна и, уловив сомнение на моем лице, добавила: — Тот, кто его приведет, тоже рискует, что ж он, за фу-фу работать будет? Да и мне, знаешь, в трубу лишний раз лезть не шибко охота…

Мы еще немного поболтали, а потом, когда Шайна собралась к себе наверх, я попросила ее спеть. Она сперва отнекивалась, ссылаясь на отсутствие инструмента, потом согласилась. Голос у нее и впрямь оказался красивый, но песни мне не понравились. Вся эта жалостливая воровская романтика не по мне, да и кому как не Шайне было знать, что в реальной воровской жизни все проще и грубее. К тому же рифма хромала едва ли не в каждом куплете, и мне, знакомой с лучшими образцами ранайской поэзии, это резало ухо почти физически.

— Тебе не нравится, — заметила Шайна, обрывая песню на полуслове.

— Ну, я привыкла немного к другому… Вот, например, послушай:

Даже в самой обыденной жизни хватает тревог,

Даже самое серое небо не схоже с землею.

Это следует помнить, когда переступишь порог,

Ибо нить путеводная кончиться может петлею.

Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,

Обещая вершины и сказочно дивные дали,

И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой,

Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

И такие, как ты, опьяненные ядом речей,

Покидают свой дом и уходят в безвестные страны,

Не пугаясь ни холода долгих туманных ночей,

Ни нехоженых троп, ни пустынь, ни дождя, ни бурана.

Будут многие там сражены беспощадным мечом

(Только кровь придает завершенность отточенной стали).

Ты следишь сквозь замерзшие слезы за звездным лучом,

Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

Средь унылых болот, в лабиринтах безжизненных скал

И обросших утесов, нависших угрюмо и грозно,

Ты счет дням потеряешь, забудешь о том, что искал,

И свой путь проклянешь, но назад поворачивать поздно.

Те, кто вел вас к вершинам, растаяли в утренней мгле,

То ли умерли, то ли ушли, то ли просто устали…

Вы бредете по высохшей, древней, как скука, земле,

Наблюдая процесс преломления света в кристалле.

Ты состаришься в этом походе, сводящем с ума,

Но дойдешь до конца и признаешь дорогу напрасной:

Жизнь есть плесень и грязь, только холод и звездная тьма

Были целью твоей, совершенной и вечно прекрасной.

Ты дойдешь и увидишь, что ты совершенно один,

Те, что спереди, канули в ночь, те, что сзади, отстали,

И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин,

Наблюдая процесс преломления света в кристалле…

— Здорово, — восхитилась Шайна. — Сама сочинила?

— Нет, — улыбнулась я, — это Йатнакир, он жил двести лет назад.

— Надо же. Вот ведь сколько всякие богачи и аристократы ни пыжатся, а помнят спустя столетия все равно не их, а таких, как Йатнакир.

— Он был граф, — возразила я, — его настоящая фамилия тар Йирон-Вйатнолле. И он не знал недостатка в деньгах. Хотя помнят его действительно не за это.

— Справедливости нет и не может быть, — пробурчала Шайна. — Ладно, пойду. Завтра вставать рано.

Я уже выспалась и потому полночи ворочалась на соломе или ходила взад-вперед, стараясь согреться. Наконец, стоило мне прилечь на минуту, как мне показалось, прикрыть глаза, как Шайна растолкала меня. Взбираясь по лестнице следом за ней, я обратила внимание, что на ногах у Шайны вместо башмаков сапоги — изношенные и замызганные до крайности, явно большего, чем надо, размера, но, очевидно, наилучшим образом подходящие для путешествия по трубе. А мне придется пачкать свои славные сапожки из лучшей тайуловой кожи…

Мы поднялись из древних подземелий в обычные подвалы Гнилого Угла, прошли под низкими мокрыми сводами, нырнули в какую-то каменную кишку, а из нее, отодвинув тяжелый дощатый щит, в земляной ход, укрепленный досками и криво торчащими деревянными подпорками. Этот ненадежный коридор вывел нас в другой подземный туннель, и по донесшемуся спереди сырому зловонию я поняла, что мы близки к цели.

Труба представляла собой круглый, выложенный кирпичом туннель диаметром около десяти локтей; по дну его, покрытому толстым слоем бурого льда, текла вонючая жижа (пока еще действительно не слишком широким ручьем, так что в основном можно было идти рядом, не пачкая ног), а наверху через неравные промежутки виднелись отверстия стоков — в большинстве своем круглые, расположенные по бокам, но некоторые, квадратные, вертикально сверху — эти вели в трубу прямиком из уличных сточных канав, и через них проникал серый предутренний свет, полосатый от решеток. Куда существеннее, впрочем, было то, что из стоков текло, сочилось или капало, причем время от времени оно выплескивалось внезапно, когда где-то наверху кто-то опорожнял ведро помоев. Приходилось проявлять чудеса ловкости, уворачиваясь от летящих брызг.

По мере продвижения к окраине нечистот под ногами становилось все больше; мне пришлось подобрать полы плаща и дышать через рот из-за невыносимой вони. Вдобавок ко всему потолок туннеля начал понижаться, что отнюдь не добавляло уюта. Но вот наконец впереди забрезжил свет, показавшийся ослепительно ярким после мрака трубы.

Выход перегораживали толстые вертикальные прутья, которые казались намертво вмурованными в пол и потолок, не достигавший здесь и пяти локтей в высоту. Однако Шайна спокойно ухватилась за четвертый и пятый прутья слева и потянула их на себя. С хрустом и скрежетом их верхние концы повернулись в щелях между камнями, а нижние, подпиленные, вынырнули из бурой жижи. Мы протиснулись боком в образовавшуюся щель и оказались на крутом склоне оврага, куда стекали городские нечистоты.