Дэвид Геммел - Эхо Великой Песни Страница 39

Я уговорил его отложить это дело до заседания и подгадал так, чтобы вопрос поднял Никлин. Если бы об этом заговорил Ро, Никлин выступил бы против.

— Спасибо, — кивнул Талабан. — Я снова у вас в долгу.

— Ты умный человек, Талабан, но твое проклятие — или благословение — романтический склад ума. Они видят в нас тиранов и верят, что с нашим падением мир станет лучше и справедливее. Они не понимают, что этот мир создан для тиранов. Так было всегда. Ты изучал историю — можешь ты назвать мне время, когда народами никто не правил? Никто не устанавливал законов? — Раэль налил себе разбавленного вина. — Всякое общество подобно пирамиде. Беднейшие слои составляют основание, а затем все сооружение постепенно сужается до единственного камня на вершине: короля, императора, бога. Иначе и быть не может.

— Я в этом не убежден.

— Еще бы — ведь ты романтик, — хмыкнул Раэль. — Обратимся опять к истории. Три тысячи лет назад, в юные годы империи, когда в ней господствовала жесткая классовая система, произошло несколько революций. Самой интересной для нашего спора была третья, когда народ казнил своего короля и учредил сенат без единоличного правителя.

— Тот век мог бы стать золотым. Законы стали мягче, открывались университеты.

— Все так, но через десять лет появился новый король.

— Не совсем. Периак получил титул Верховного Сенатора.

— Какая разница? Если бы он назвался четвертой овцой с краю, суть бы от этого не изменилась. Титул сам по себе ничего не значит. Периак обладал абсолютной властью, правил как король и предавал своих врагов смерти. Бедные оставались бедными, богатые богатели. Я говорю это к тому, что без вождей люди обходиться не могут. Так же, как волки, лоси, олени и мамонты. Во главе стада всегда стоит вожак. В наше время человеческое стадо возглавляют аватары. Когда-нибудь их сменят другие. Может быть, это несправедливо, зато естественно. — Раэль налил Талабану вина и протянул кубок. — Но в твоем случае меня больше всего беспокоит не политика, а нечто другое. За всю мою жизнь я любил по-настоящему только двух людей: жену Мирани и дочь Криссу. Когда Криссу поразила кристальная болезнь, мне расхотелось жить. Я с радостью пожертвовал бы собой, чтобы спасти ее, будь это возможно. Но когда она умерла, я смирился с этим. Я похоронил ее и стал жить дальше — так полно, насколько мог. Пора тебе сделать то же самое.

— Я и сам понял, что пора, — кивнул Талабан. — Понял на пути домой. Скажи, что я должен делать?

— Для начала подсини волосы, — с усталой улыбкой сказал Раэль. — И отдохни несколько дней, а потом собери свою команду. На полностью заряженном «Змее» никому из них сражаться не приходилось. Выйди в море и проведи с ними учения. В придачу я выдаю тебе тридцать аватарских солдат.

— Мне нужно подзарядить корабельные орудия. На это потребуется больше ста кристаллов.

— Я отправлю их на корабль.

— Вы думаете, пришельцы захотят воевать с нами?

— Это неизбежно, — все так же устало улыбаясь, ответил Раэль. — Они столь же высокомерны, как и мы, и верят в свое превосходство и в божественное право на власть.

Едоки разошлись, таверна опустела, но Софарита не ложилась спать. Напряженная и испуганная, она сидела на подоконнике, глядя на тихую площадь внизу. Когда она пыталась расслабиться, в уме у нее начинали струиться образы незнакомых людей и неизвестных мест, а в ушах звучали разговоры, которые она слышала впервые.

Каждый раз, когда видения захлестывали ее, ей казалось, что она тонет в море чужих жизней. Однажды в детстве она сорвалась с глинистого берега в Луан. Какой-то крестьянин вытащил ее из воды, но некому было спасти ее из реки людских мыслей, страхов и грез.

Софарита не понимала, почему с ней происходит такое. Раньше ее никогда не посещали видения. Быть может, она сходит с ума, и то, что она видит, лишь плод ее воображения? Или у нее горячка? Софарита пощупала лоб — жара не было. Она слезла с подоконника и напилась воды. Усталость одолевала ее, и она жаждала забыться сном.

Но что, если она больше никогда не проснется? Что, если река грез унесет ее?

Она не знала в городе никого, к кому могла бы обратиться за помощью. «Ты должна полагаться только на себя», — подумала Софарита, и эта мысль, как ни странно, ее успокоила.

Это верно: надеяться ей не на кого, зато и на нее никто не надеется. Впервые в жизни она обрела свободу. Она не зависит больше от прихотей отца, в грош не ставившего женщин, или мужа, которого она уважала, но никогда не любила по-настоящему. Исчезли цепи, приковывавшие ее к узкому деревенскому мирку.

А пугающая река грез по крайней мере не давала скучать.

Софарита положила голову на подушку, укуталась одеялом, закрыла глаза…

…И очутилась в подвале таверны. Бадж сидел за столом, уронив голову на руки, и плакал. Напротив него сидел пожилой мужчина с пшеничными, прошитыми сединой волосами и такой же бородой. На койке у стены спала маленькая девочка с золотистыми кудряшками. Сначала Софарита наблюдала за этой сценой бесстрастно, но горе Баджа трахнуло ее. Она хотела утешить его и поняла, что парит где-то вверху, оставаясь невидимой для мужчин.

— Перестань плакать и расскажи, что случилось, — сказал пожилой.

— Он убил их. Это было ужасно. — Бадж поднял искаженное мукой лицо. — А я ничего не сделал, Бору. Стоял в темноте как вкопанный.

— Он и тебя убил бы. Вы совершили вопиющую глупость, напав на Вирука.

— Фориал видел, как он шел в Совет без оружия. Если бы я вступил в бой…

— Но ты не вступил, — отрезал Бору.. — Фориал сказал что-нибудь перед смертью?

— Сказал только, что когда-нибудь Вирука убьют. Он не выдал тех, кто послал его. Но что, если тела будут найдены?

Фориал работал у меня, и на меня падет подозрение.

— Хватит скулить! Если и найдут, то не беда. Головы я положил в мешок и бросил в море. Но запомни, Бадж: поодиночке действовать больше нельзя. Все должно делаться по плану. Вы с Фориалом рискнули всем ради своей глупой выходки. Теперь он и другой дуралей мертвы, а будь моя воля, я бы и тебе глотку перерезал. Но тебе дают случай исправиться. Впредь будешь повиноваться приказам. Никаких необдуманных поступков. Ты понял?

Бадж кивнул.

— Прости меня.

— Проси прощения у Фориала и его друга.

Софарита открыла глаза. Комнату освещала только луна.

Молодая женщина чувствовала себя на диво свежей и отдохнувшей, хотя проспала никак не больше часа. Свечи она задула перед тем, как легла, и теперь не знала, как зажечь их.

Стоило ей подумать об этом, один из фитильков замигал, и слабый свет наполнил комнату. Софарита села, посмотрела на второй огарок и представила себе, что он зажигается.